На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Около костра копошится куча ребятишек, грязных, взлохмаченных, но все же милых, как все дети. Они таращат на нас черные раскосые глаза, с упоением сосут конфеты, облизывают пальцы, что-то оживленно стрекочут на непонятном мне языке. Их здесь полдюжины, начиная от только что научившихся ползать младенцев до семи-восьмилетних ребятишек. Когда я, закурив, по долгу вежливости угостил папиросами Костю и женщин, то каждая из мамаш, сделав две-три затяжки, передала лакомое угощение старшему из отпрысков. Тот в свою очередь братски поделился со следующим по возрасту родичем, и так вплоть до самого младшего. Чувствуя, что совершил досадную ошибку в этикете, я поспешил исправить ее и вручил каждому присутствующему вне зависимости от возраста по папиросе. Все семейство с важным видом закурило, время от времени непринужденно сплевывая на пол.

Дети в возрасте трех-четырех лет и моложе, сделав несколько затяжек, перешли на более лакомое угощение — стали сосать своих мам. Пососет, пососет такой малыш мать, покурит, пожует сушеной оленины и вновь с довольным урчанием принимается за мамино молочко. При этом матери без всякого стеснения вынимают грудь из специального прореза в одежде.

Одеты ребятишки в комбинезоны, сшитые из оленьих шкур шерстью внутрь, которые надеваются прямо на голое тело. Такая же одежда и на матерях. На одной из них поверх комбинезона надето еще пальто. Одежда у женщин и у старших ребятишек обшита около шеи и на груди разноцветными ленточками и украшена монетами, среди которых преобладают советские двугривенные. На голове у женщин красуются узорные деревенские платки, на руках — расшитые бисером ровдужные перчатки (ровдуга — тонко выделанная оленья шкура, несколько напоминающая лайку).

Над костром на жердях висят куски вяленого мяса и пара закопченных чайников, в которых булькает кипящая вода.

В длинном коробе, подвешенном на жердях вблизи костра и со всех сторон обшитом оленьими шкурами, изредка попискивает самый младший член семейства, которому всего лишь несколько месяцев от роду.

Лица матерей довольно привлекательны, но необычайно измождены. Детишки выглядят неплохо. Личики у них живые, подвижные, но грязны они до чрезвычайности, а паразитов у них, вероятно, более чем достаточно, так как они беспрестанно чешутся.

В юрту на правах хозяина время от времени заходит стройный черный пес с острой мордой и чутко стоящими ушами. Одна из его передних лап подвязана к шее, и он, смешно ковыляя на трех ногах, хлопотливо бродит по юрте, жадно обнюхивая пол и вылизывая крошки мяса, упавшие при еде, но не трогая того, что лежит на доске, заменяющей стол. Обращение с собакой ласковое, и чувствуется, что она действительно друг. Лапа у нее подвязана для того, чтобы она не уходила далеко от дома. Зовут ее Хевкачан.

Несмотря на примитивную обстановку, все же и здесь есть робкие ростки культуры. В глаза мне бросилась небольшая замусоленная книжка, лежавшая на одном из многочисленных ящиков, находившихся внутри юрты. Это был букварь тунгусского языка с латинизированными буквами и многочисленными рисунками, изображающими растения, зверей, птиц и предметы домашнего обихода. Я спросил, кто учится по этому букварю. Костя, поговорив с женщинами, ответил, что занимается один из хозяев — Михаил.

Уже стало смеркаться, когда наконец прибыли долгожданные хозяева. Их двое: Михаил Петрович Слепцов, с которым я и вел через Костю основные переговоры, и Кигерлей Иванович Громов — тихий и молчаливый человек, не произнесший ни единого слова за все время нашего разговора. С Михаилом Петровичем мы договорились довольно быстро. Он с удовольствием согласился выделить нам три нарты и шесть оленей и в течение двух недель работать у нас каюром. За это я должен заплатить ему триста рублей, причем могу заменить часть денег продуктами.

После того как деловая часть была закончена, началась трапеза. Я вынул из рюкзака бачок со спиртом и кое-какие продукты — сахар, консервы, галеты. Хозяйка добавила на блюдо оленины и принесла банку с маслом. Мы уселись вокруг костра. Он ярко горел, излучая приятное тепло, а от стенок тонкой ледяной струйкой сочился холодный воздух, заставляя зябнуть спину.

Михаил Петрович, так же как и мы с Костей, выпил пару глотков неразведенного спирта (таежный шик), женщины слегка пригубили, а Кигерлей Иванович, не отрываясь, выпил налитую ему чашку я через некоторое время впал в полусонно-осоловелое состояние.

У нас же с Михаилом Петровичем завязался оживленный разговор все на те же волнующие темы: где какая течет река, какова ее длина, с какой рекой она сходится вершиной, каковы перевалы, есть ли корм для лошадей и встречал ли он какие-нибудь интересные камни. Костя исправно переводил, и мы, прихлебывая чай и закусывая, не замечали, как летит время. Пора было ложиться спать. Хозяйка принесла «орон нанра» — невыделанную оленью шкуру, я расстелил на ней свой спальный мешок и, забравшись в него, уснул спокойным крепким сном.