Набат 1

В тот год он откликнулся на предложение Гуртового немедленно приехать в Россию. Зубную щетку — в кейс, пару носков, и через три часа он переодевался уже в операционную робу. Судских доставили в клинику с большой потерей крови, закоченевшего, практически не жильца, но Луцевич услышал его камертон, как сигнал эхолота подводной лодки, плывущей слепо в толще воды. Сдвоенный писк и тишина. Писк и тишина… Немедленная операция. Луцевич колдовал над телом. Четыре пули он вылущил из груди и правого предплечья, пятая из подлой очереди вошла в висок и застряла у темечка. Он мог достать ее, пуля не задела жизненных центров мозга, но что-то подтолкнуло его: остановись… За неделю состояние Судских улучшилось, раны затянулись, но в сознание он не приходил. Луцевич готовился к новой операции и опять отказался вторгаться в черепную коробку. Он переругался с Воливачом и Гуртовым, лишь Гречаный понял его. Нельзя! Почему? Не знаю… Но нельзя. И уехал.

Никто другой за Судских не брался. Уезжая, он созвонился с Гречаным: придет время, он лично сделает операцию.

Сейчас Луцевич заново разглядывал Судских. За эти годы он не изменился, будто время услужливо дожидалось его. Судских брили, умывали, делали массажи. Это был уставший спящий человек, никак не живая кукла, лишь тени каких-то снов горько опустили уголки его губ. Луцевич неожиданно позавидовал Судских: где он там блуждает, в каких местах, куда простым смертным путь заказан…

— Ну как вы, Игорь Петрович? — спросил Луцевич, вглядываясь в лицо Судских. — Не пора ли нам пора?

Веки Судских дрогнули.

Луцевич замер.

Ни звука.

Луцевич просмотрел показания приборов: Судских жил, и жил бурной жизнью. И опять Луцевич почувствовал легкую зависть: сам по себе случай уникальный, но сколько найдется пациентов с уникальностью этого генерала?

— Будем вынимать дурочку, Игорь Петрович, — сказал Луцевич. — Вы не против?

Губы Судских шевельнулись.

— Так и запишем, — чуть дрогнули губы Луцевича. — Наш генерал согласен на операцию…

— Как он? — первой встретила Луцевича медсестра Сичкина. Толмачева и тут опередили. Щадя его самолюбие, Луцевич обратился к нему:

— Сергей Алексеевич, насколько помню, пуля залегла возле гипоталамуса?

— Именно так, — важно поддакнул Толмачев. — Надо трепанацию делать, я распоряжусь готовить инструменты…

— Обойдемся без, — остановил его Луцевич. — Пуля прошла через мягкие височные ткани. Мы вытянем ее прежним путем. Пришло время. Мне уже доводилось делать подобное, — уверил он все более изумляющегося Толмачева. — Готовьте операцию на завтра.

Не спорить же Толмачеву… Вернув себе важный вид, он согласно кивнул. Умно кивнул.

На обычные разговоры времени не оставалось: появился дежурный офицер из Кремля и просил настоятельно ехать с ним. Воливач и Гречаный приглашали отужинать вместе в загородной резиденции. Уважительно пожав руку Толмачеву и подмигнув Сичкиной, Луцевич уехал. Толмачеву прибавилось важности. Сичкиной — бессонницы.

Приглашение не явилось неожиданным. Еще в Нью-Йорке в первое визуальное знакомство Гречаный и Луцевич условились встретиться вместе с Воливачом, и Луцевич понимал, что Судских будет не самой главной темой разговора. Вещи куда более сложные волновали нынешних лидеров России. Страна довольно-таки удачно вышла из полосы кризиса, хотя это не означало конца потрясений. Церкви явно не нравился отток верующих, вызванный политикой новых властей. Какой ни худой союзник был у нее, а прежде Церковь возвеличивалась, и вдруг нажитое с таким трудом ставилось под сомнение: какому такому Богу служат россияне? А потворство властей прочим культам раздражало особенно. Генералы Православной церкви были не против прочих религий, но православие должно быть главным. А власти не собирались выделять его в привилегированное положение. И пресса распоясалась: нет-нет и намекнет, что кот староват и ленив, спит да спит на ветхом половичке в прихожей, проснется, вымяукает вкусненького и опять за старое, а ты его обходи, на хвост не наступай, оскорбится. Бог создал, обсуждать не моги…

Луцевичу довольно часто приписывали нечеловеческие способности, якобы Божий дар или дьявольские силы помогают ему. Чем хуже был хирург, тем чаще он талдычил о сатанинстве. О костерке намекал ось. Худые языки числили его и в масонах, и в жидах, а он всего-навсего обладал талантом провидца в обычном понимании этого слова. Он не пророчил глобальных перемен, как это любят делать недоучки, а разумно домысливал. Был то есть умным от опыта и разумным от знаний. Он не выпячивал ни то, ни другое, и понять, где Луцевич шутит, а где серьезен, было трудно.

Гречаный воспринимал Луцевича нутром, Воливач — опытом. Первый видел в нем товарища и умницу, этого достаточно для мужской дружбы; второй хотел бы заполучить этого умницу в команду и для начала прощупывал Луцевича.