Набат-2

— Какая разница? — махнул ожесточенно рукой врач. — Эти падлы никого не щадят. Шестой случай за неделю.

— Дай закурить, — попросил Судских у Зверева. Затянулся несколько раз, повертел в руках сигарету и швырнул в массивную хрустальную пепельницу, стоявшую на инкрустированном столе.

— Пошли, Миша…

Ниже этажом как будто ничего не изменилось. Оперативники закончили обыск. На столике у входа Судских увидел пару дискет и какие-то бумаги. Сейчас он не придал им значения и прошел прямо в гостиную.

По его лицу читалось, что он готовится к самому страшному. Взгляд Судских ничего доброго не обещал.

— Вы знали, что здесь прятали заложника?

— Я?.. Боже мой…

— Кратко: да или нет? — едва разжал стиснутые зубы Судских. Вид Сунгоркина отвращал его.

— Да, — выдавил Сунгоркин.

— А кто он, знали?

— Да.

— А в кого его превратили?

— Да, — сжималась в размерах голова Сунгоркина.

Судских смотрел невидящим взглядом, проникая туда, в его пустую сущность, серую, с неприятным запахом.

— Я на лыжах покатаюсь? — молвил Сунгоркин бесцветным голосом. — Очень хочется. В Альпах сейчас приятно. Снег, солнце, девушки. Я люблю, когда лежишь, а они…

— Покатаешься, — оборвал его Судских и вышел прочь.

Его настойчиво требовал на связь Воливач. Судских не реагировал. Зверев как мог выручал шефа: он очень занят.

«Волга» двигалась в сторону Ясенево, и Судских меланхолично отмечал знакомый путь. Неожиданно водитель перестроился в крайний правый ряд, готовясь к съезду на боковую дорожку.

— Ты куда? — нарушил молчание Судских.

— Вы сказали, ехать в наш госпиталь, — недоуменно ответил водитель, повернувшись к нему.

Я сказал?

— Так точно, — уверенно отвечал водитель. Охрана подтвердила.

«Вот ведь, — огорченно подумал Судских. — Я уже распоряжаюсь методом телепатии. Включились аварийные центры? Правильно: ведь я должен обязательно заехать к сыну».

— Езжай. Извини.

«Если я смог отправить Сунгоркина к чертовой бабушке в Альпы, вернуть сына в Россию обязан».

Уверенность вытеснила удрученность.

Его провели в палату Севки. Лежал он под капельницей, глаза открыты и сосредоточенно смотрят в потолок.

— Каким-то препаратом ему не давали уснуть больше недели, — шепнул лечащий врач. — Коллапса боимся, Игорь Петрович.

— Уберите капельницу, — попросил тихо Судских. Врач повиновался в замешательстве.

— Всеволод, — отчетливо сказал Судских и сосредоточился. Севка перевел взгляд на отца. Осталось возжечь искру. — Со швартовых сниматься!

— Зачем? — не понял Севка. В глазах появилась осмысленность.

— Ты старший помощник капитана или нет? — раздельно спрашивал Судских.

— Ты чего, батя? — заулыбался Всеволод. — Какая отшвартовка? Разыгрываешь?

— Разыгрываю! — двинулся к нему, раскрыв объятия, Судских. — Чертяка ты мой!

Сына колотило в его руках. Теперь не божья искра бушевала в его теле, тепло отцовской груди переливалось во Всеволода.

— Игорь Петрович, — засуетился лечащий врач. — Тут нам надо пошевелиться. Сестра! Аминазин быстро! — И Судских: — Вы идите теперь, идите, все в порядке, тут не Господь Бог нужен, тут обычный теперь процесс, сейчас выворачивать будет, но это нормально, так и надо…

Судских не стал смущать врача. Еще раз стиснув сына за плечи, вздохнул облегченно и вышел. Теперь управятся без него.

Перемену в нем Зверев встретил настороженно. Чудес не бывает, но…

— Слушай, Миша, а девицу Гуртового допросили?

— Она что-то про Альпы несет, явно не в себе. Там сейчас Бехтеренко. Девица пытается раздеться и…

— И?…

— Дать ему хочет. Святослав Павлович плюется, а она его умоляет, — рассказывал Зверев.

«Уподобиться призванию своему и неразумности поступков, обнажая помыслы свои», как сказано в трактате «Письмена сошедших с ума», который родился у братьев-францисканцев.

— Передай, пусть заканчивает. Толку не будет.

— А что произошло, Игорь Петрович? — недоумевал Зверев.

— Перекал свинцового зубила. Понимаешь?

— Сложно.

— Обычный энергетический перебор, — отвернулся Судских.

— А где Гуртовой, Китайцев?

— Доставлены в Ясенево, как вы распорядились, — ответил Зверев, боязливо поглядывая на шефа. — Воливач дал команду перевезти к нам для допроса и отправить потом назад.

— Пусть ждут, — согласно кивнул Судских.

«Гуртовой знает многое, если не все, а Китайцев…»

У бывшего царя-батюшки набралась целая группа арапчат. Грешили направо и налево, каялись сугубо царю и втихомолку набивали собственные карманы. Они умело подпевали «во здравие», но пришло время спеть «за упокой», а они заигрались, посчитав себя взрослыми громилами. Им припомнили обиды, и арапчата поспешили исчезнуть. Не успели. Границы перекрыты, а дотошные журналисты умело травили раны обиженных арапчатами. Чиновники поспешно стучали на арапчат, подрагивая от скрипа дверей. За ними не шли из органов, и это пугало еще больше. Они спешили выговориться о радении дел Отечества под скупую мужскую слезу. По ним никто не плакал, разве что веревка.

«Так и быть, — мрачно усмехнулся Судских. — Одного Гуртового хватит, порасскажет многое».