Набат-2

— Хочу в дар получить, — с иронией подчеркнул Новокшонов. — Как тот ослиный хвостик. Безвозмездно. И спорить не будем, Чухрин, вези сразу в закрома. Пора и нам историю полюбить, музеи налаживать. Летите без меня, Олег Викентьевич, за доной транспортный прилетит, груза, надо полагать, много будет.

Была у него надежда обнаружить в этих самых закромах кое-что поинтереснее косточек. Книги, например. За этим и прилетел…

Он посмотрел в небо и промолвил:

— Ну и денек сегодня выдался. Давай, Чухрин, сейчас закрома в опись внесем, а завтра, помолясь, приступим.

Он попрощался с Луцевичем, винты побежали в раскрутке, как вдруг к вертолету поспешил один из архангеловцев.

— Олег Викентьевич! Господин профессор!

Луцевич на убедительное обращение оглянулся и увидел спешащего к нему человека. Не сказать, что он был мелкий ростом, тщедушен или ущербен, он был неприметен — вот что отличало его даже от Сыроватова.

— Возьмите меня до Хатанги, я почки застудил. Пожалуйста. Я ни в чем плохом не замешан, все подтвердят.

Как показалось Луцевичу, просьба оказалась неожиданной и для его поделыциков. Он внимательно посмотрел на мешки под глазами просителя, заглянул и в глаза. Действительно, почки у парня хандрили. Не подошел климат.

— Возьми, — разрешил Новокшонов. — Это Подгорецкий. В списках без вести пропавших не значится, мокрого и грязного за ним не водится.

— Полезай, — разрешил Луцевич и первым скрылся в салоне. За стрекотом винтов Он бы не услышал, как прошипел громко Чухрин: «Ну и масть ты, Подгорецкий!»

Вертолет улетел, и собравшиеся рассосались по своим интересам. Улетевшие занялись своими. Луцевич взялся за Ивана Сыроватова.

— Скажи-ка, Ваня, только честь по чести, чтобы нам подружиться, кто из твоей компании больше других мальчонкой интересовался, который тебя в воздух поднял?

Ивана вопрос не обескуражил:

— Все помаленьку.

— А ты не спеши, — говорил Луцевич, стараясь не перекрывать голосом шум двигателя. — Чем точнее твои наблюдения, тем быстрее расстанешься с грейдером. Я позабочусь.

Иван осознал свою значимость. Получается, без него что-то не клеится у сильных мира сего.

— Вот бы не подумал, что хирург мирового класса в менты подастся, — высказался он, столкнулся со всепонимающим взглядом Луцевича и спохватился, реабилитировал себя: — Чухрин, конечно, в первую очередь, а жужжал ему о пацане… — Он стрельнул глазами в сторону охраны и сидящего там Подгорецкого. — А вот если у меня свои выводы есть, зачтется?

— Безусловно, — уверил Луцевич.

— Так вот, верховодил братвой, и Чухрин его слушался, этот самый Подгорецкий, который напросился лететь с вами.

— Даже так? — не скрыл удивления Луцевич.

— Истинно! Сам слышал, — перешел на низкий голос Иван, — как Подгорецкий настаивал на маршрутах. Чухрин в одну сторону хочет, а Подгорецкий бубнит про другую.

— А кто он такой?

— Мутный какой-то, не пойму его. Будто бы из воров, три ходки делал, а по фене не ботает, терпигорцы его не признают. Мутный и скользкий. Чухрин побаивается Подгорецкого.

— А как ты думаешь, Ваня, зачем он от компании отмежевался?

— Сложный вопрос. Так все неожиданно получилось. Я думаю, Новокшонов начнет перышки братве чистить, и основательно, а Подгорецкий загодя слинял.

— Верно мыслишь, — одобрил Луцевич. — А что именно он у Чухрина выведывал?

— Это он у меня выведывал, — самодовольно подчеркнул Иван. — Подгорецкий аккуратно, однако часто расспрашивал меня, вроде бы невзначай. А я-то мальца этого всего раз и видел…

Беседуя с Сыроватовым, Луцевич исподволь наблюдал за Подгорецким. Тому хотелось бы слышать, о чем толкуют попутчики от начала до конца, да шея не позволяла. Луцеви-чу хотелось созорничать: парень, шейные позвонки сместишь! Вместо этого он говорил негромко и придерживал Ивана.

«Где я видел эту морду? — нет-нет и озадачивался вопросом Луцевич. — А видел ведь, точно видел…»

Он слушал и не слушал бубнежку Сыроватова о превратностях судьбы, что он чист и мараться заново не желает, а сам перебирал в памяти места, где бы довелось встретиться с Подгорецким. Ничего на ум не шло, кроме расплывчатых картинок: он в Швейцарии, в госпитале сестер-кармелиток делает операцию и никак не может вспомнить по-французски термин «продольное рассечение», чтобы операционная сестра подготовила платиновые скобы, а та смотрит на него с осуждением… Да, и разговор припомнился в ординаторской, одна фраза: «Господин профессор, вы так талантливы, что можете даже черту, прости меня Господи, ангельские крылья пришить» — так съязвила операционная сестра.

«Какого рожна сестра на меня взъелась?» — никак не мог вспомнить Луцевич.

— Олег Викентьевич! — крикнули из кабины, и Луцевич переключился на день сегодняшний. — Есть контакт!

— Извини, Ваня, — сказал Луцевич и прошел к пилотам.

— Поет! — радостно доложил радист и снял наушники. — Слушайте!

Одну розетку наушников Луцевич приставил к уху и сразу различил прерывистый писк условного сигнала.

— Где он? — спросил Луцевич радиста. За него ответил командир:

— Движется на северо-восток. Засекли сразу.