Набат

Утром к ней в столярную заглянул парторг, поздоровался за руку, закурил и ее угостил сигаретой. Сердцем поняла — появился неспроста, но не поинтересуешься с ходу, зачем пожаловал. А он на верстак взгромоздился, Анфиса же привычно оседлала чурку.

— Что вчера произошло? — наконец поинтересовался парторг.

Так и есть. Но виду не подала, ответила вяло, растягивая слова:

— А ничего…

Заметила, как улыбнулся доброжелательно парторг, и от сердца отлегло.

— Ясно, Анфисия Ивановна.

Уловила в голосе недоговоренность и снова почувствовала себя неуютно в своей же столярной, спросила упавшим голосом:

— Ты что имел в виду?

Глянул на нее нежданный гость искоса, испытующе:

— Да вот… Митинговали, говорят, у твоего дома.

Погасла сигарета, за огнем не в карман полезла, а выхватила головешку из печурки — время оттянула, с мыслями собраться надо было. Скажет ему сейчас правду, ничью сторону не возьмет, это само собой, а уж у парторга своя голова на плечах, разберется, учителем столько лет был, директором школы, в колхоз сям напросился.

— Станичники у моего дома жевали время, собирались Луку к Фатиме командировать, а вот чтобы митинговали… не слышала про такое.

Взгляни она парторгу в глаза, увидела бы, как они заулыбались.

— Да еще о водопроливе[19] гуторили, правление, мол, обещало весной пустить его… Бабы гонют станичников к колодцам по воду, а те сердятся законно. А ругать никого не ругали, это и говорить не надо. Не было — и все! А тут, как на грех, катит к дому моему председатель. Подъехал, значит, ни тебе здравствуй, ни тебе прощай, из машины команду подал, чтобы с утра на амбар отправлялись. Так… Обидел, видать, станичников отношением своим, они и потянулись гуськом. А чтобы ему возразили?.. Не было. Плохого слова не произнес никто.

Склонил парторг голову на бок, и Анфисе было непонятно: то ли поверил, то ли нет. В эту минуту больше всего не желала, чтобы он допытывался еще чего-то, оттого поспешила упредить его:

— И Лука не донимал…

— И твой не спорил с ним?

Ах вот ты о чем! Так и есть, доложил, успел председатель, ну, а кто же еще.

— И не думал! Спросил только насчет машины, собирается выхлопотать, как договорились, или опять один обман? Председатель в ответ плечами повел и укатил в неизвестном направлении, а Самохвалов, значит, двинул в контору. А что? Или спросить уже нельзя, запрет?

Отставил парторг назад руки, уперся в верстак.

— Тебе, товарищ Луриев, лучше знать Самохваловых, какой они есть народ. Джамбот в активистах, считай, с детства, в армии честно отслужил. Опять же матери родной два раза присылали благодарность командиры. На кукурузу людей повел, не отказался… Трудовой человек, это говорить не надо.

Парторг спрыгнул с верстака, сбил с пальто крупные стружки.

— Чего ты оправдываешь сына? Нигде он не провинился.

Сказал и вышел на улицу.

Анфиса скорей на костыли, за ним, окликнула.

— Погоди… Ты чего приходил?

Вернулся к ней парторг, сказал:

— Человек ты, Анфисия Ивановна, хороший во всех смыслах.

Закинув руки за спину, пошел, удаляясь широким шагом. Она утерла лоб: вот тебе раз! Начал за здравие, а кончил за упокой.

Анфиса ждала у калитки кого-нибудь из соседей, чтобы вместе идти на поминки; в конце станицы жил шорник, так у него не стало бабы: не болела, не жаловалась, а померла… Сыновья носились по Северу, изредка напоминали о себе письмами. Может, от тоски и померла. Зверь и тот гибнет, если тоскует.

Вышел из своего двора на улицу Лука, завидев соседку, поинтересовался:

— Пойдешь помянуть покойницу?

— А то, — ответила она. — И нам когда-нибудь туда…

Сошлись у ее калитки, помолчали. Невдалеке по льду мальчишки гоняли в хоккей.

Первом обратили внимание на крытую грузовую машину они, а уж затем Лука.

— Не к тебе ли?

Действительно, машина сошла с дороги и медленно, вроде кралась, двигалась по глубокому снегу к ее дому. Анфиса в душе соглашалась с Лукой и все же недовольным тоном произнесла:

— Обязательно к нам?

Лука сплюнул под ноги:

— Санька в городе?

— Ну?

— Она и катит, а мои все на месте.

В самом деле из кабины высунулась по самый пояс Санька, замахала рукой: не понять — или звала кого, или о себе заявляла, мол, вот и я.

Перед домом грузовик неуклюже развернулся и пошел задом на низкий штакетник.

— Никак мебель привезла? — предположил Лука.

Станичники тем временем появились; бабы прибежали, словно наконец-то дождались сигнала, и мальчишки тут как тут.

Выбралась Санька из кабины, с высоты подножки обвела людей радостным взглядом, отвесила им с высоты общий поклон. Раскраснелась, глаза горят. Такой ее Анфиса видела впервые, хотела даже укрыться за чужими спинами. И чего она сразу не пошла на поминки, ждала себе поводыря? Дождалась Саньку. Вот уже она и кричит:

— Мебель!

Но Анфиса пропустила мимо ушей ее слова, не сдвинулась с места, решила про себя: не будет отвечать Саньке на людях. Только подумала «скрыла от меня».

И люди молча наблюдали за ними.

Соскочил водитель с подножки, руки в бока и к Саньке:

— Живо у меня!

Но она и глазом не повела в его сторону. Водитель распахнул широкие двери контейнера, и все увидели внутри громоздкие ящики.