Набат. Книга вторая. Агатовый перстень

Весь день, невзирая на изрядную жару, ишан кабадианский скакал по бальджуанской дороге. Он не гово­рил ни слова, и пронзительные глаза его, устремленные из-под насупленных бровей вперёд, не отрывались от ленты каменистой дороги. Он смотрел напряженно, до рези, до слёз. Дорога бежала под копыта коня, уходила назад, а впереди вилась ослепительно белой полоской среди камней и скал, по лысым черепам холмов, среди крошечных кишлаков, облитых жгучими лучами тад­жикского солнца.

Вперёд, вперёд, без отдыха, без привалов. Дробно стучат копыта по твёрдой земле, шелестят, задевая но­ги коней, иссохшие колючки, бежит монотон-ной полос­кой дорога.

Ишан точно одержим. Не смотрит по сторонам, не посылает вперед дозор-ных. И никто не смеет даже напомнить ишану, что кругом — и на холмах, и в доли­нах, и в садах — могут сидеть и сидят проклятые гяуры и целятся из винтовок. Вот-вот налетят дьяволы в сво­их богопротивных остроконечных шлемах с сатанин­скими звездами и начнут крошить своими саблями правоверных. С тревогой поглядывают люди ишана по сторонам, вздрагивают при появлении в степи малей­шей чёрной точки, белого облачка пыли.

Но разве можно говорить что-нибудь святому иша­ну? Он наставник. А мюриды ничто перед лицом на­ставника. Вон скачет он впереди всех: белая чалма его блестит на солнце и видна за много ташей вокруг, но он не обращает внимания ни на что, погрузившись в глубокое раздумье. Вон как нахмурены его брови. Су­рово его лицо. Только меж тёмных губ белеют кипен­ной полосочкой слегка оскаленные зубы.

— Волк, волк, — бормочет в испуге подъехавший было поближе лихой кабадианский джигит, хотевший попросить разрешения поехать вперёд, доз-наться, не засели ли большевики вон в той горной щели, не гото­вят ли святому ишану засаду. Да разве с таким заговоришь? «Пусть сохранит аллах от такого вгляда, про­низывающего, сжигающего всё нутро!»

Но на вершине одного холма ишан кабадианскин осадил взмокшего коня и, не дожидаясь, когда все со­берутся, точно воображая, что и так каждый должен слышать его голос за полверсты, сказал:

—  О люди! Час решающий настал. Вперёд без уста­ли едем мы и будем ехать до предела положенного нам роком и предначертанием провидения! И есть у нас сомневающиеся. Боятся они. Трепещут у них в утробе печёнки и кишки. Озираются они трусливыми шакала­ми... Пусть слабые оставят нас и вернутся вспять! Не­достойны такие следовать по стезе господа. Малодуш­ные, вон отсюда!

Он смолк и мрачно мерил глазами подъезжающих своих всадников.

Но никто не повернулся, никто не поехал назад.

Тогда ишан заговорил снова. От его грудного, гудя­щего голоса по спинам слушателей бегали мурашки и туманилось в голове, и все проталкивались вперёд, ста­раясь глянуть в глаза пророку и подвижнику.

—  Час пробил! — зарычал ишан. — И наша сила с нами, и нет силы, чтобы помешать нашей силе. И никто не остановит нас, и никто не помешает нам. И дорога наша гладка и широка в нашем праведном деле. Пове­леваю:  пусть смотрят ваши глаза, пусть слушают уши. Не отходите от меня. Вперёд! Час пробил!

Он обжёг всех глазами и поскакал вниз к подножию холма, а за ним, пыля, ринулась вся кавалькада.

И точно! Никто не остановил Сеида Музаффара, ни­кто не встал на пути ишана кабадианского.

Поистине аллах всевышний сопутствовал святому и замазал глиной уши, залепил воском глаза исчадию ада — большевикам. Иначе как понять, что среди бела дня по долине, кишевшей отрядами Красной Армии, ведшим тяжёлые боевые операции, спокойно и беспрепятственно могла проехать целая орда всадников. Или ишан каба­дианский раздобыл для себя и для своих людей шапки-невидимки, или он превратил своих мюридов в муравьёв, и они бежали никем незамеченными по степи...

Но так оно и вышло.

Никто не задержал ишана кабадианского и его лю­дей. Нигде не наткнулись они в этот достопамятный день на красноармейцев.

И в сводках штабных красноармейских бригад, и в донесениях боевой разведки, и в секретных сообщени­ях — нигде ни одним словом не упоминалось о движе­нии в этот день сильного, вооружённого с головы до пят, отряда кабадианского ишана. Не сохранилось от тех времен в архивах ни одной бумажки, ни одной строчки.

А ишан всё ехал и ехал.

Вечерело. Степь пахла полынью и чабрецом. В небе звенели предзакатную песнь жаворонки. Кони бежали, весело потряхивая гривами.

Из люцерника выпорхнули перепёлки и помчались низ­ко над землёй.

Ишан ни на что не обращал внимания.

Всё так же мрачно смотрел он перед собой на доро­гу. Всё так же приоткрывались его губы, обнажая бе­лые зубы. Всем своим видом Сеид Музаффар говорил: «Да, час настал!»

Но поравнявшемуся с ним всаднику он только ска­зал:

— Мы приближаемся.

Потом продолжал:

— В час вечернего намаза мы приблизимся к стану зятя халифа. Всем верным приказываю не отдаляться от меня, их наставника, ни на шаг. Всем держать ору­жие заряженным. Скажи верным мюридам нашим: час решений настал!