Набат. Книга вторая. Агатовый перстень

—  Да, да, я их купил в год мыши... Отличные серёж­ки, — не унимался    Алаярбек Даниарбек. — И  вдруг хлопнул себя с силой по лбу. — О аллах!    Да вы же господин совершенств, знаменитый и почтенный пекарь, поставщик хлеба самому эмиру бухарскому... Я же вас не только видел, но удостоился покупать у вас хлеб...

—  Вы ошибаетесь... — стараясь укротить вспыхива­ющее раздражение, сказал Нукрат, — я никогда не был пекарем. Так вот, дорогой имам, я...

—  Какая память у меня! Какую недостойную оплош­ность совершил я, — сокрушался Алаярбек Даниар­бек, — помилуйте, мы же виделись с вами, господин, совсем в другом месте, при стечении других обстоятельств, о, и при каких обстоятельствах!

И он, хитро подмигивая и добродушно хихикая, стал потирать руки.

—  Что вы болтаете? — И по тому, как колебался его голос, стало заметно, что неясная тревога зашевелилась в душе Нукрата. Он мельком поглядел на Юнуса, но не узнал его и поспешно отвёл взгляд в сторону. — По­вторяю, я с вами не встречался.

—  О, как я вас не признал сразу, — продолжал изде­ваться Алаярбек Даниарбек. — О,  поразительное умение переодеваться и принимать новый облик. О, несравненное искусство!

При слове «переодеваться» Нукрат вздрогнул, и мешоч­ки под глазами у него затрепетали. Он ещё подозритель­нее уставился на Алаярбека Даниарбека, а тот с востор­гом расписывал во всеуслышание:

—  Какое роскошное представление! Понимаете, эда­кий кушбеги верхом    на кляче, на голове вот такой тюрбан, — и он развёл широко руками, — величиной с купол Гур-Змира. Не настоящая, конечно, а ивовая корзинка с намотанной на неё кисеей. А живот вот такой! Сколько туда тряпья и подушек засунуто, страх!  А на лице белейшая борода, отрезанная у козла... О, у вас и сейчас приклеенная борода, — и он протянул руку к растерянному лицу Нукрата, точно хотел дернуть его за бородку, — при виде тебя, скомороха, все хохотали. А сзади за тобой, подгоняя лошадь, всё бежал клоун с дуррой, сши-той из кожи, и колотил тебя по спине, так что пыль застилала всю площадь перед аркам. Даже сам Сеид Алимхан выхолил на балкон посмеяться, как ты изображаешь гиждуванского казия, провинившегося перед престолом эмира. О, эмир, надо сказать, любил, когда ты издевался над его недругами и врагами!

—  Проклятие! — простонал Нукрат. — Как  смеешь ты болтать такое про меня, почтенного человека!

Но его раздражение посетители чайханы поняли по-своему, и кое-где раздались смешки. Все улыбались.

—  Отдаю в заклад прошлогодний снег всех Гиссарских гор, — визгливо вскричал Алаярбек Даниарбек, — что ты знаменитый и прославленный джура-скоморох, от которого вся Бухара себе все животики надрывает...

Взбешённый Нукрат сжал кулаки и только безмолвно открывал и закрывал рот.

Но Алаярбек Даниарбек вскочил и, низко поклонив­шись, закричал:                                                                    

— О великий Джура-скоморох, повесели нас! Смо­три, ты ещё не сказал ни одной шутки, а уже все готовы хохотать. Скажи что-нибудь смешное.

Вообразив, что прославленный скоморох Джура, которого действительно знали по всей Бухаре, Западной и Восточной, изображает гнев нарочито и что вся сцена— действительно, заранее подстроенное представление, присутствующие хохотали. Нукрат, красный, потный, расте­рянный, казался смешным и жалким. Но в расчеты Алаярбека Даниарбека не входило прекратить издевательства так быстро.

Он вдруг наклонился вперёд и, упираясь руками в ко­лени, буквально вперил свой взгляд в лицо Нукрата и, выждав немного, воскликнул:

— О я несчастный! Какая роковая ошибка! Прости мне, великий!

Смех стих. Горестные и в то же время почтительные восклицания никто не принял всерьез. Все ещё улыба­лись. К этому времени в чайхану набился народ со всего базара, и люди плотным кольцом окружили место, где сидел Нукрат. Каждый старался не пропустить ни слова, наслаждаясь необыкновенным зрелищем. А кто-то уже пустил большую меховую шапку по кругу, со­бирая по обычаю медяки и серебряные теньги за клоу­наду.

— А, какое ужасное недоразумение! Теперь я уже вспомнил совершенно точно! Помните, о достопочтенный мунши, как мы с вами шли в арк и беседовали о не­сравненной справедливости нашего благословенного эмира Сеида Алимхана, столь мудро и великодушно отправившего на виселицу любимца народного скоморо­ха Бадала-кривого за одно слово-шутку, а? Осмелился Бадал сказать солёное, проперчённое словечко о любов­нике эмирском, гибкостанном баче Акиме Длиннокудром. И мы поднимались с вами по ступеням, и не вы ли говорили мне: «О уважаемый, переступив порог дворца, надлежит думать о смерти!» А я осмелился возразить вам, господин кушбеги, и...

На этот раз Нукрат не выдержал:

—  Какой кушбеги? Что ты мелешь? Последнего кушбеги растерзал народ в дни проклятой революции...

—  Когда ветер, не кричи! Голос потеряешь, — про­стодушно удивился    Алаярбек Даниарбек. — О аллах, где же я вас видел?!

И он вперил взгляд в Нукрата, который в полной растерянности вскочил и в ужасе заметался, пытаясь уйти. Но зрители, ожидая новых забавных разговоров, плотно сомкнули круг и не хотели выпустить его.