Набатное утро

Александр Ярославич ждал от него немедленного рассказа про шведов, но Пелгусий, благостно уставясь выше его головы на прокопченный угол балагана, поведал полушепотом диво дивное. Допрежь свеев узрел будто бы он плывущую сквозь туман лодку не лодку, колоду не колоду, а только стояли в ней два мужа, лицом и одеянием светлы. И разговор над водой разнесся. «Поможем, брат Глеб, сродственнику нашему князю Александру, — сказал один. — Вороги на него идут». — «Поможем, брат Борис», — отозвался другой, взмахивая веслецом. И вдруг не стало угодников. А весла заплескали уже многие, шведские.

— Друг Филипп, — сказал Александр Ярославич, старательно обмахнувшись крестным знамением. — Благодарствую за рассказ. Только нет нужды крепить во мне мужество. Я Ижорян в беде и так не покину. Давай лучше поговорим о деле. Видение больше никому не рассказывай. Владыке Спиридону сам передам при случае.

Пелгусии едва приметно вздохнул с облегчением.

— Не лгали люди, что ты мудр, — сказал он. — Знай, что и тебя Ижора не выдаст. Как отцов наших к Новгороду прилелеяло, так и нам другого пути нет. А теперь слушай...

Шведский стан располагался на месте приподнятом и свободном от деревьев. Кустарник, заросли ивы и другую береговую растительность вырубили сразу и начисто. В центре установлен большой Биргеров шатер — место встречи предводителей, походный зал Совета и пиров. Сверху шатер обтянут полотнищами, такими плотными, что кинжал распорет их не сразу, но столбцы Пелгусий слегка подсек изнутри. Шатер заметен: на боках нашиты геральдические знаки короля Эриха и самого Биргера. По обе стороны от него располагались шатры Ульфа Фаси, латинского бискупа, других знатных рыцарей. Палатки простых воинов оттеснились к краям лагеря. С наступлением темноты ночная стража разжигала огонь. Костры же, на которых дважды в день варилось и пеклось походное яство, были ближе к пологому речному склону, для удобства кашеваров и водоносов. Шведы из лагеря отлучались недалеко и редко, разве что переправлялись через Невскую протоку, где на ближних болотах били стрелами крякв, шилохвостов, чирков и куликов. Но в лесную дебрь, подошедшую плотной стеной к лагерю, углублялись неохотно, опасаясь змей и рысей.

— Отсюда и пойдем, — тотчас сказал князь, сам подбираясь как хищный пардус.

Прыжок пардуса

Рать шла по лесу и сама себе торила дорогу. Двигались гуськом, ведя коней под уздцы. Конница не отставала, но и не обгоняла плывущих в лодьях по реке пешцев.

Лес был густой, ели перемеживались чистыми березнячками, будто хозяйка развесила льняные полотна. Дни стояли погожими, бездождевыми, под ногами хрустел сухой мох и лукавыми черно-синими зрачками выглядывали из черничника поспевающие ягоды.

Онфима так и тянуло нагнуться, пообщипать кустик, бросить горсть в рот. Дома он слыл сластеной: всякий день перепадало от матушки лакомство. То, что теперь, удерживаясь, проходил мимо, по-мужски безразлично топча сапогом прельстительные ягоды, приподнимало его в собственном мнении.

— Глянь-ко, — сказал ему приметливый Грикша, — сосна здесь болотная. Для срубов не пойдет. Дерев много, а места бедные!

Верст за шесть от устья Тосны, у крутой излучины Ижорянские лодки пристали к берегу. Меж могучих сосен протекал ручей, промыв лощину, достаточную для нетесного движения и конных и пеших. Почва здесь была твердая, известковая; копыта оставляли белые следы. Чем ближе к устьям Ижоры и Ижорянки, тем чаще по оврагам и на ветвях попадались сторожевые. Чуть не вплотную к шведам уже который день они передавали друг другу птичьими голосами малейшую тревогу.

Рать Александра Ярославича подбиралась к шведам невидимо, неслышимо, готовясь ударить в час, подсказанный Ижорянскими соглядатаями. Лошади с копытами, обмотанными пучками трав, двигались как призраки.

Пелгусий и князь шли за передовыми, чутко замечая изменение тропы. Ее торили по правому берегу, опасаясь оступиться в заросшую осокой торфяную воду.

Последний порубежный разведчик вполголоса, а больше знаком, дал понять Пелгусию, что у шведов все спокойно. Он внезапно выглянул как леший из неглубокого овражка, сплошь в орешнике и ольхе. Поярковый колпак был тоже обмотан ореховой ветвью. Рука Онфима сама потянулась перекреститься — так диковин казался ему облик лесовика...

А вот как Онфим очутился далеко впереди витебского ополчения, чуть не рядышком с князем, он и сам не возьмет в толк. Увлекло ненасытное любопытство, ноги, которым все бы бегать без устали да скакать через кочки. Он с самого начала держался поближе к Якову-полочанину. Тому, должно быть, отец шепнул что-то на прощанье: ловчий не гнал от себя шустрого парня.

Так и получилось, что, когда Александр Ярославич опередив всех, вышел к овражку, отделявшему лесную глухомань от шведского стана, рядом с его ближними, бок о бок со стремянным Ратмиром был и Онфим.