Набег

— Мы живем в пустыне очень давно. Пустыня — наш дом, наша крепость и наша правда. Одна эпоха сменяет другую. Царства фараонов появлялись и исчезали. Пришла, но так же уйдет и Римская империя. А мы как ходили по пустыне, так и будем ходить, не подвластные царям и фараонам, не покоренные гениальными полководцами, потому что с помощью пустыни мы можем растворить любую армию и бросить вызов любому императору. — Вождь прервался, чтобы вновь смочить горло. — Нет ничего драгоценней наследства, которое передается из поколения в поколение. Но сокровенное и сущностное передается не только словом, но и приобщением к общему делу. Работая на племя, люди передают накопленное наследство. Но отторгни один-единственный раз одно поколение от другого, и дело умрет. Если воина лишить сына, то улетит душа меча — он станет всего лишь куском железа, способным лишь убивать, но, увы, не воспитывать. Нам нужны здоровые дети, залог нашего бессмертия. Оставайся: ты молод, красив и силен, а значит, сможешь подарить племени хорошее потомство. Оставайся и не спеша выбирай себе жену. Мы будем ждать, но недолго. Посмотри: здесь живут люди разного цвета кожи, разного цвета волос, а подчас и разноязыкие. Но дети принадлежат мне, вождю, то есть племени.

В ту ночь, покинув умирающего Веяна, я отыскал Навараджканьяла Гупту, который и переправил меня в кочевое племя. После недолгой беседы с вождем (переводчиком был Наварджканьял) мне дали овечью накидку и отвели к костру. О, Родящий, впервые на чужбине я почувствовал себя человеком! А если честно, то вновь поверил в тебя и в твою силу мыслей.

Я не понимал языка этих людей, но готов был слушать и слушать музыку их речи. Ибо только свободный человек может слышать музыку; раб же всегда слышит во всем только звон цепей. Лежа на овчине у костра, я любовался ночными звездами, любовался мужчинами и женщинами, которые тихо перешептывались, чтобы не разбудить детей. Ах, если бы была рядом Алорк!

Это был период счастья, приправленного горьким одиночеством и тоской по любимой женщине. Я довольно быстро освоил язык кочевников; уже через месяц легко мог общаться и выражать простейшие мысли. Пустыня многому меня научила, но самое главное — это познание жажды. Однажды в одном из походов случилось несчастье: умер вожатый. Он уже очень долго болел, но по просьбе вождя все же согласился возглавить караван. И вот мы, без малого четыре десятка молодых и крепких мужчин, как слепые котята, мечемся среди раскаленных песков, пытаясь найти выход. Начались ссоры из-за воды; пару раз дело доходило до клинков, но, слава богам, все обошлось без кровопролития. Тем не менее смерть вновь навестила нас уже через две недели после того, как душа вожатого отлетела в небесные сферы. Умер самый молодой шестнадцатилетний юноша. Его уход окончательно распахнул ворота в потусторонний мир; мы стали терять каждые сутки по одному, а то и по два человека. Надежда на спасение утекала песком сквозь пальцы с каждым часом, ни у кого не оставалось хоть крупицы уверенности в завтрашнем дне. В любой момент могла разразиться песчаная гроза, и все бы мы стали частью суровых и безмолвных барханов. Единственное, что оставалось, — это молиться. Молитвы, обращенные к небу, неслись на разных языках и в разных ритуальных формах. Наши просьбы оказались услышаны: через сорок тяжелейших суток, потерявшие две трети от начальной численности, мы наконец увидели оазис.