Набег

А впереди дровоколов размеренным шагом гигант с косой шел и, низко нагнувшись, широко замахиваясь, косой-горбушей косил врагов. Дрогнули половцы и расступились. Кого коса не подкосила, рубили топоры. В один конец прошли смерды и повернули обратно. Тогда половцы взвыли и кинулись вниз с вала. Во рву добивали их стрелы с башни, а внизу Завидка, искусный стрелец, вел счет поверженным им врагам, и вверху Василько, забыв о своем горе, кричал:

— Кто больше!

Из тех, кто в тот день шел на приступ, ни один не вернулся живым к своему костру.

Глава 7 ОГОНЬ

Двое суток Макасим без устали ковал стрелы. Ярема-кузнец с подручным были на стене, а стрел могло не хватить. Молниеносным движением, почти не глядя, Макасим клещами вытягивал из кусочка железа черенок стрелы и несколькими ударами молотка отковывал перо. Хоть он умел делать стрелы со втулками и с пером круглым, продолговатым, квадратным и фигурным и даже стальные, которыми можно было пробить кольчугу, но и простая железная стрела была достаточно стойкой, а ковалась быстрее. Тишка с Митькой, так и прижившиеся у старика, раздували пламя в горне, а когда они уставали, то на смену им всегда находились у Макасимовых дверей другие ребята.

Затачивать стрелы Макасим не успевал. Тогда он велел созвать соседских девчонок — женщины все были заняты. Макасим роздал девчонкам стрелы, показал, как их затачивать, и разослал по домам — в мастерской без того было тесно.

В каждом доме были ручные жерновки для помола зерна. Девчонки, помогая друг другу, взобрались на столы, сняли с оси верхние жерновки-бегунцы и, положив на пол, принялись точить. По всему жилому ряду стрелы визжали, затачиваясь. Готовые стрелы клали в корзинки и несли на стены.

Уже вечерело, когда Макасим вышел ненадолго из мастерской подышать прохладой после томительной духоты своей кузни. Было тихо. Изредка замычит корова, вскричит петух, сзывая на отдых кур. Бревно, весь день с грохотом бившее в ворота, замолкло. Половцы, отступив за вал, уже разжигали вечерние костры. Макасим поднял голову к спокойному темному небу и вдруг увидел, что высоко летит стая жар-птиц, распустив пышные огненные хвосты. И вдруг жар-птицы начали падать на площадь. Одна упала к ногам Макасима, и он увидел, что это стрела с привязанной к ней горящей куделью. Макасим затоптал огонь, но уже кругом раздавались крики: «Горим!»

Жилые клети помещались в самом валу и обмазаны были глиной, но пристроенные к ним сараи были крыты соломой. Огненные стрелы, упав на эти крыши, подожгли их. Солома горела, с треском рассыпаясь фонтанами искр. Воды в детинце было мало, заливать пожар нечем было, и люди принялись растаскивать сараи и затаптывать огонь. Ночь была безветренная, и хотя несколько сараев выгорело, пожар погасили быстро.

Макасим, с опаленной бородой и обожженными руками и ногами, вернулся к себе. Но тут ждало его новое горе.

Одна из стрел, влетев в окно горницы, подожгла солому на лежанке, и быть бы здесь пожару, но соседи вовремя успели погасить огонь. И все же все вещи в горнице были раскиданы и закопчены: Макасим увидел на полу дорогие свои шиферные формочки, разбитые вдребезги, сундучок на боку, с отскочившей крышкой, а прекрасную свою книгу он вовсе не мог найти.

Моргая красными веками, чтоб удержать мешавшие смотреть слезы, старик прибирал горницу и рассказывал помогавшим ему Тишке с Митькой, какая это была книга, как десять лет он работал за нее и как собрана была в ней вся человеческая мудрость, а теперь ее нету и не может он ее найти.

Но когда вспомнил Макасим прекрасный заглавный лист и всех мудрецов, изображенных на нем, то не смог он удержаться и, как ребенок, заплакал.

Поздно вечером пришел Василько попросить новых стрел — все, что было, в половцев выпустил, — и принес Макасиму его книгу, невредимую и обернутую в шелковый лоскут. С башни увидел, как загорается златокузня, и бросился к ней. Унести сундучок не хватило у него сил — видно, много там было меди, свинца и железа. Тогда он сбил крышку и унес книгу, потому что знал, как дорога она Макасиму.

— И наглотался же я дыму, дедушка! — сказал Василько. — О сю пору кашляю. — И намеренно закашлялся: «Кхе! Кхе!», чтобы развеселить старика.

А Макасим зашил книгу в кожаный кошель и на ремне повесил ее на шею под рубаху, чтобы никогда с нею не расставаться.

…Весь этот день Завидка провел во рву, прячась за трупами и стреляя, пока хватило стрел. Когда колчан опустел, он принялся подбирать стрелы, во множестве валявшиеся вокруг. Уже под вечер, нагнувшись за стрелой, он вдруг почувствовал, что земля поползла у него из-под рук и голова, отяжелев, к земле никнет. Тело тянуло лечь, и он лег, прильнув щекой к чьим-то ногам.

«Что со мной? — в страхе подумал он. — С чего я ослабел? И не болит ничего, только голова кружится…»

Вялыми руками он ощупал себя — раны нигде не было.

«Оголодал я. Когда же я ел? Вчера днем, когда к кузнечихе прибежали… нет, вечером — щи, когда уходил…» Тут он уже ни о чем не мог думать, только о щах. Но это были нехорошие мысли, от них мутило.