Набег этрусков

Арпин, между тем, сквозь расступившуюся перед Скавром толпу увидел распростертое на земле тело Вулкация-старшего, еще полуживое, дергающееся то рукой, то ногой, в последних конвульсиях смерти. Лица у него не было; оно превратилось в бесформенную массу костей, крови и мозга.

Ничуть не радуясь своей победе, с омраченным челом, опустив взоры в горькой думе, Арпин уныло вступил в царский дом вместе с продолжавшим его обнимать великим понтифексом; они пришли не в атриум, куда сошлись уже некоторые из вельмож для обсуждения случайной катастрофы, а другим крыльцом, в пристройку, где жил Тарквиний с его доброю женою, царевной, под защиту которой Скавр намеревался отдать своего любимца, уверенный, что любимая царем больше ее сестры, гордой вдовы Арунса, эта женщина в течение следующих дней упросит своего отца запретить кровомстителям за Вулкация, – Бибакулу, Руфу, и другой их родне, – искать «раба», если тому удастся скрыться от них.

Виргиний, еще ничего не зная о гибели пьяного дяди, сидел на полу подле таза с водою, тихонько охая; старая рабыня царевны, промыв рану, обвязывала ему голову.

Великий понтифекс, оставив своего любимца с его другом, ушел к царевне в другие комнаты.

– Теперь ты мне настоящий брат! – проговорил Виргиний, взглянув на вошедшего юношу. – Поди сюда, Арпин! Не думал я прежде, что ты при твоей силе, такой искусный боец; ты славно хватил меня по лбу, – хорошо, что не на смерть!

– Это вышло совершенно случайно, – ответил Арпин со вздохом, – я вовсе не хотел бить тебя, Виргиний, да моя медвежья неловкость так устроила. Я старался только выбить из твоих рук секиру и забросить, забывши, что здесь мы не в лесу, не в поле, – она может в кого-нибудь попасть. Мне горько, Виргиний, если ты сердишься за царапину; я испортил тебе лоб.

– Ничуть не сержусь за такой пустяк... что мне до моего лба! – Виргиний горько усмехнулся, – если бы ты, Арпин, исцарапал мне все лицо, хуже не было бы, как не было бы лучше, если бы лоб уцелел от твоей секиры. Амальтея будет любить меня и таким, но женою не сделается никогда, никогда, – ни Турн мне ее не отдаст, ни дед взять не позволит, ни ее родители не станут считать меня зятем. Пока ее не отдадут кому-нибудь другому на рабское сожитие, для нас возможна одна тайная любовь, – contubernium.

– Разве мало кроме этой Амальтеи поселянок и невольниц, с которыми ты можешь развлекаться? Стоит ли горевать о ней и ставить себя в разные незавидные положения, вроде волчьих ям и лисьих капканов, между твоим дедом и Турном, заклятыми врагами, лавируя по подобию аргонавтов, без обладания Язоновой ловкостью. Эх, Виргиний!.. Я на твоем месте...

– Влюбился бы в овдовевшую Туллию, как Брут и мой двоюродный братец, Вулкаций?!

– Ну хоть и не в нее... я терпеть не могу эту злую, гордую царевну; ее сестра, жена Тарквиния, несравненно лучше ее во всех отношениях и если бы я когда-нибудь позволил себе влюбиться, то...

– В эту царскую дочь?

Арпин не ответил, сдержав, затаив глубокий вздох.

– Умерший Арунс, все говорят, любил ее, – продолжал Виргиний после некоторого молчанья.

– Что нам до этого?! – возразил Арпин, стараясь казаться равнодушным.

– Брут подозревает...

– Подозревает, – он это говорил моим господам, – будто жена отравила Арунса из ревности к своей сестре.

– Это глупости!.. Брут всему Риму известен за чудака, каких мало.

– Он не меньше Вулкация влюблен в Туллию.

– Знаю... но, овдовевши, Туллия не пойдет вторым браком ни за Брута, ни за Вулкация... эх, мой дед много говорил с Марком про нее!.. Они не знали, что я слушаю, притаившись в другой комнате... Туллия затеяла не то... ах!.. Страшное!..

– Что?..

– Дед говорил намеками; я всего не понял... между Вулкацием и Брутом разница в том, что чудак, не добившись взаимности, оклеветал Туллию в безвременной смерти мужа, а Вулкаций старается забыть ее.

– С кем? С твоею Амальтеей?

– Амальтея до сих пор не знает, что преследовавший ее невольник Вераний был патриций фамилии Вулкациев. Я ничего не сказал ей.

– Я слышал, будто дед намеревался послать тебя сегодня в деревню.

– Да... ради сущих пустяков... ах, эта деревня! Не будь там Амальтеи, я не мог бы тебе выразить, до чего эта деревня надоела мне!.. Старуха, которая перевязала мою рану, говорила, что мне два дня будет худо от твоей царапины, а дед... разве он на это посмотрит?! Я должен сейчас ехать; старуха говорила, что даже повозка давно ждет, – еще с самого начала нашего поединка.

– Возьми меня с собой, Виргиний, если не сердишься. Господин велел мне скрыться; я, вероятно, уйду на время в Самний, к моей матери.

– Зачем? Неужели мой дед к Скавру придирается за мою рану?

– Нет, дело хуже: когда я забросил твою секиру, она попала в Вулкация, твоего дядю.

Виргиний засмеялся.