Наблюдая за русскими. Скрытые правила поведения

Вторая причина всплеска истинной и искренней песенной поэзии — небольшое ослабление цензуры: власти поняли, что в такое время необходимо немного ослабить вожжи. Но очень немного. В той же «Землянке» первоначальные строки были такими:

Ты теперь далеко-далеко,
Между нами поля и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага.

Цензоры насторожились: как это «до смерти четыре шага»? Это упадническая строчка. И в результате строфа стала заканчиваться так:

…До тебя мне дойти нелегко,
И следы заметает пурга…

Искренность сменилась банальностью.

Ещё один жанр очень тонко выражает сущность русской души. Это русский романс. У каждого народа есть что-то в этом роде — американские баллады, французские шансоны, испанские серенады, неаполитанские песни. Русские романсы не похожи ни на какие другие. Стихи, на которые они написаны, нередко слабые, банальные, когда их читаешь, проникаешься недоумением: что тут такого, почему стихи плохие, а романс так берёт за душу?

Ответ, в сущности, простой: романс написан сердцем, музыка его подлинно русская, так чувствует и так понимает жизнь русский человек. А стихи? Что стихи! Кажется, Вольтер сказал: «То, что слишком глупо, чтобы сказать, можно спеть». Старый язвительный скептик был прав: стихи, не положенные на музыку, обязаны быть настоящей поэзией, а когда они становятся песней, это уже не так важно.

Кстати, так называемые цыганские романсы в абсолютном большинстве написаны русскими композиторами. Да, их время от времени исполняют цыгане, но менее русскими они от этого не становятся.

Однако сказанное выше о тексте песен относится далеко не ко всем поэтам и композиторам. И в этом плане совершенно особняком стоит так называемая авторская песня. Название, конечно, странное: а какая песня не авторская, даже народная? Любую песню кто-то сочинял, иногда даже автор известен, а песня всё равно народная — взять тех же некрасовских «Коробейников» или сурковскую «Землянку». Это не говоря уж о «Катюше» Михаила Исаковского. На Западе предпочитают говорить об «анонимных» произведениях: автор неизвестен, но он есть. Снова перед нами признак индивидуалистического общества: в данном случае — уважение к личности автора, кто бы он ни был.

У нас под авторской — она же бардовская — обычно понимают песню, текст которой и музыку сочинил и исполняет один и тот же человек. В других странах и культурах они зовутся или звались миннезингерами, менестрелями и опять же бардами.

Такие певцы существовали всегда, но в наше время их отсчёт можно начинать с блистательного Вертинского, длительное время проживавшего в эмиграции; о нём долго умалчивалось в России. Его безупречный вкус, изящные аристократические манеры, неповторимые, чуть капризные интонации в советской России воскрешали воспоминания о навсегда ушедшей досоветской эпохе и Серебряном веке русского искусства. Вот здесь текст оказался очень важен. Слушаешь Вертинского, и хочется понять каждое слово.

А после большого перерыва знамя подхватил Булат Окуджава, с его мягкими и тёплыми стихами и такой же музыкой. Что интересно: мелодии его песен кажутся непритязательными, но это скорее преимущество, потому что их легко мог повторить каждый желающий.

А желающих оказалось множество, едва ли не вся Россия, уж слишком осточертела официальная барабанная эстрада, забитая пропагандой и натужным оптимизмом. Власть Окуджаву терпеть не могла: он явно не укладывался в обойму послушных бодрячков. Ему чинили всяческие препятствия, его ругали все журналы и газеты, но это только повышало его авторитет.

Здесь следует вспомнить, что начало творчества Окуджавы счастливо совпало с триумфальным шествием по стране магнитофона. Началась великая магнитофонная революция, главным достижением которой была победа над цензурой. С ленты на ленту перематывался любой текст, и ничего с этим поделать было нельзя. Радиоголоса из-за бугра заглушали, хоть и удавалось это далеко не всегда. А что можно было сделать со всего один раз попавшей в руки обывателя кассетой? Окуджаву «вживую» услышать было неимоверно трудно, но плёнка — вот она. И эта плёнка звучала в каждой квартире, вопреки воплям возмущённой официальной пропаганды.

А после Окуджавы вихрем ворвался на эстраду Владимир Высоцкий. Говорил он о том же, что Окуджава, но если, фигурально выражаясь, Окуджава плакал, то Высоцкий орал, хулиганил, свистел, засунув пальцы в рот.

Пожалуй, можно назвать только одну эстрадную русскую певицу, которую можно смело сравнить с великой француженкой Эдит Пиаф. Это Елена Камбурова. И именно она менее всех известна в своей стране. Правда, те, кто знаком с её искусством, никогда не станут слушать самых знаменитых нынешних поп-звёзд.

Камбурову называют королевой печали, потому что главная её мелодия — грусть. Может быть, именно потому её и не пускают на экраны телевизоров: в моде нынче по-прежнему бодрячки и попрыгунчики.