Наблюдатель

Сколько он пролежал избитым, непонятно. Менты и Володя ушли, кровь застыла на лице пленкой, на губах запеклись пузыри. Антон с трудом разлепил рот. Хотелось пить. Попытался встать — и рухнул от резкой боли в спине.

В следующий раз он уже не пытался подняться. Правая рука не слушалась, мелко дрожала. Тошнило. Антон прижался щекой к холодному полу. В голове мелькнула фраза Володи: «Это тебе для разминки». Было очень больно. Как живому.

«Я что, гребаный ноут? — подумал Антон — Можно взять и включить меня в любой момент?»

Мысли долго не собирались в кучу. Пару раз перед глазами мелькнул портрет Алисы — конечно же, не с аватарки, не из толк-рума, где Антон увидел ее впервые, а с фотографии в планшете Сергея, со съехавшим от выстрела лицом. Как все же смерть пугающе искажает красоту. Особенно насильственная смерть.

Менты вернулись довольно быстро. Без особого труда они скрутили Антона, отволокли обратно в бобик и бросили в «стакан». По старой традиции на голову натянули мешок. Уазик рванул с места, запылил по дороге. На каждой кочке Антон вскрикивал от боли.

Потом менты выволокли Антона непонятно где, стащили мешок с головы и кинули в снег. Не говоря ни слова, уехали.

Антон, скрючившись, словно червяк, поелозил ногами. Тело болело, но сознание он уже не терял. Антон со стоном сел. Подождал, пока перестанет кружиться голова, огляделся. Перед ним ширился волжский обрыв с невпопад расставленными по кромке соснами. На рассветном горизонте виднелись очертания Коммунара-на-Волге — трубы котельной, холмы, редкие сигнальные огни.

Когда-то, еще при жизни, Антон пытался представить себе рай без стереотипов. Вечность ассоциировалась у него с волжским обрывом: сидишь на нем, вокруг никого, только плещутся волны. Сто лет сидишь, тысячу. Даже линия отлива не движется. Скучно безумно. Но в шумном опенспейсе Антон нередко мечтал променять обед на пятнадцать минут подобной вечности. И, кажется, променял.

Совсем недалеко, под соснами, сидел какой-то старичок. Услышав стоны, он обернулся. Антон шатался, но стоял, придерживая сломанную руку.

— Наконец-то! — обрадованно воскликнул старичок.

— Как-то непохоже на тюрьму, — прошамкал разбитым ртом Антон.

— Да уж, нехило они тебя… — сочувственно сказал старичок. — Этот амбалище — натуральный маньяк, надо его изолировать от общества. Скандинавы, знаешь, выгоняли берсерков жить и тренироваться подальше в лес… Впрочем, тебе не до этого. Не обращай внимания, Валентиныч с подчиненными любят свежачков попугать. Про тюрьму — давняя страшилка. С советских времен в моде. Если не с царских.

— А вы кто?

Старичок не ответил.

— Отчаянный ты человек, Сережа! Один раз помер — второй захотел.

— Я Антон.

Старичок смущенно улыбнулся:

— Точно, это седого зовут Сережей. Путаюсь.

— И куда теперь? Раз не в тюрьму.

— Как куда? Тебя же грозились оживить? Вот, оживили. Считай это вознаграждением за хорошие поступки: отказ от убийства, попытку спасения. Правда, избили зря. Но это, уж извини, «перегибы на местах»… Разберемся. Подожди тут немного. Сейчас Валентиныч с ментами договорится и приедет, заберет тебя.

— Так вы… бог? — спросил Антон.

Старичок довольно крякнул:

— Ну уж сразу! Бог… До Бога еще знаешь как далеко! Впрочем, для живого ты и так слишком много знаешь.

— Последний вопрос… — пробормотал Антон. — Алису тоже оживили?

— Такой ты опытный айтишник, Антон, а фотошоп не распознал.

Сопя сломанным носом, Антон кивнул и повернулся в сторону города.

Старичок удивленно поднял брови:

— Ты куда это?

Антон промолчал. Окажись он здесь в первый день после разрыва аневризмы, принял бы все за чистую монету. Но сейчас не поверил.

— И вправду Фома неверующий! — удивился старичок, но уговаривать не стал, уставился на горизонт.

Ноги в кроссовках коченели, в ту, что осталась без шнурка, забился снег. Антон доковылял до берега и ступил на протоптанную кем-то тропинку. Ветер усилился, поднялась метель: сначала кожа на лице мерзла, затем ее закололо, защипало, а вскоре лицо исчезло, и больше он ничего не чувствовал. Антон механически перебирал ногами и понимал — не дойдет он до противоположного берега. Берег этот и не приближается вовсе. Наврал старик, наврал, чтобы перед отправкой в тюрьму, перед грядущим тяжелым наказанием за непослушание Антон хоть на секунду почувствовал себя счастливым. Впрочем, так оно и было; Антон ни о чем не жалел. Алело небо. Ноги превратились в две ватные палочки, которые Антон поочередно втыкал в наст. Он шел, шел, шел, воздух густел, и он вяз в этом воздухе, звук ветра стихал, пока не стих окончательно, не загустел до конца — и Антон застрял в нем, как мошка в сладкой вате.

* * *