Наблюдательный отряд

Энгельгардта Ротман встретил на Романовской, между Суворовской и Дерптской. Выходец с того света шёл мимо дома, где его судили и приговорили к расстрелу непонятно за что. Время было такое, что любого назови в доносе черносотенцем и врагом революционного пролетариата — и обезумевшие от власти студенты с анархистами приговорят без всяких доказательств. И там же поблизости жил с многочисленным семейством Краузе.

— А в каком доме он живёт? — спросил Энгельгардт.

— В двадцать втором! — выпалила супруга дворника.

— И откуда же известно, что это он донёс?

— От Аннушки. От Анны Блауман. Она тогда у них служила, у Краузе. Она всё знала, только молчала.

— И где теперь эта Анна Блауман?

Госпожа Круминь задумалась.

— А не вышла ли она замуж за сапожника Балтвилка? — спросила она саму себя. — Она за него собиралась.

— Хотел бы я с ней потолковать.

— Так это просто! — супруга дворника даже обрадовалась. — Анна — сестра крёстной Марии Упит, Мария недавно вышла замуж за столяра Апсита и уехала с ним на Кипенхольм. У этого Апсита сестра замужем за счетоводом Баяром из магазина Мушата, что на Суворовской...

— Хотите покататься на ормане? — спросил Лабрюйер. — До Кипенхольма и обратно? По дороге можно остановиться на Двинском рынке и набрать продовольствия. Там, я слыхал, дешевле, чем на Матвеевском.

По лицу госпожи Берзинь было видно — поездка на Двинский рынок, да ещё на ормане, который поможет загрузить в пролётку покупки, для неё праздник.

— Пичу с собой возьмите, — напомнил Лабрюйер, зная, что для мальчишки такое путешествие — целое событие. — Кстати, когда из школы придёт — пришлите его ко мне.

— А у Краузе дома мебель стоит, которая от Хуго Энгельгардта осталась, — вдруг заявила госпожа Круминь.

— Ничего удивительного, — согласился Лабрюйер, подумав, что супруга дворника — живая иллюстрация к трактату о классовых противоречиях. Даже если Краузе не писал доноса, факта перевозки дорогой мебели в квартиру достаточно, чтобы невзлюбить богача.

Подал голос телефонный аппарат. Лабрюйер взял трубку.

— «Рижская фотография господина Лабрюйера»? — спросил девичий голос. — С вами будет говорить Москва.

Москва заговорила мужским голосом.

— Записывайте, — приказала она без лишних вопросов. — Найден старший сын госпожи Урманцевой. Аркадий Викентьевич Урманцев, служит в Нижнем Новгороде. Он сообщил, что мать ему не так давно телефонировала и сказала, что хочет пожить в монастыре с тем, чтобы со временем принять постриг. Она обвиняет себя в смерти дочери Марии и, возможно, гувернантки Амелии Гольдштейн. Сына она просила приехать в имение и впредь быть там полновластным хозяином. Господин Урманцев нашёл в своих бумагах фотографические карточки, на которых госпожа Урманцева, Мария Урманцева и Амелия Гольдштейн. Копии карточек будут вам доставлены. Все.

— Благодарю, — ответил Москве Лабрюйер. Это уже было кое-что!

Потом в фотографическое заведение телефонировал Росомаха.

— Вечером, попозже, заглянем, — пообещал он.

Ян работал в салоне, Хорь — в лаборатории, исполнял заказ — двести карточек с композицией из видов старых рижских зданий, как если бы картинки были разбросаны по фону с цветами и надписью: «С приветом из Риги!»

— Я не пойду с ними в театр, — горестно сказал он Лабрюйеру. — Тут я ещё могу ходить в юбке с блузкой, но для театра нужно вечернее платье. Ты представляешь меня в вечернем платье?!

— Нет, — честно ответил Лабрюйер. — Моё воображение бессильно. Только в театр тебе пойти придётся. Там будет их преподавательница итальянской грамоты. Нужно на неё посмотреть. Я не пойду! Госпожа Крамер исчезла не просто так — а потому, что её увезли. Кто-то очень не хотел, чтобы она со мной встречалась. Неизвестно, что получится, если она увидит меня в театре.

— К вечернему платью нужны открытые туфли на французском каблуке. Вот на эту ножку! — Хорь вздёрнул подол.

Ножка была самая мужская.

— Но ты же эмансипэ! — вспомнил Лабрюйер. — Все эти рюшечки и воланчики — ниже твоего достоинства! Ты же борешься за женское равноправие! Какое равноправие, если женщина обречена носить французские каблуки? У тебя есть английский тальер? Вот его и нацепи.

— Про равноправие-то я и забыл.

— А напрасно.

— Я устал, — признался Хорь. — Вроде ничего особого не делаю, а устал.

— Ты руководишь отрядом. Это утомляет.

— Сегодня Горностай доложит, что раскопали по Розенцвайгу. Там ещё объекты наметились — его бывшие однокурсники. И Барсук пойдёт наниматься на «Мотор». Мякишев толковый, но ведь совершенно неопытный. А нужно отследить связи между Розенцвайгом и Рейтерном, нужно найти человека, которого мы тогда спугнули... я спугнул!..

— Перестань, — сказал Лабрюйер. — Я из-за твоих душевных страданий чуть заикой не сделался. Когда утюг за бомбу принял.

— Вы в полиции много стреляли?

— Доводилось. В тир обязательно ходили. Учились стрелять навскидку. Но мы больше друг от дружки ухватки перенимали. А ты запрос о Фридрихе Ротмане сделал?

— Забыл, — признался Хорь. — Извини. Виноват...