Наблюдения, или Любые приказы госпожи

Слезы покатились у нее из глаз, побежали ручьями по щекам. Снедаемая страхом и муками совести, я подумала, что миссус горько разочарована мной и сожалеет о необходимости уволить меня, но я не могла не заметить, что взгляд у нее какой-то чудной. Она словно ожидала, что вот сейчас я скажу что-то, ну там извинюсь или попытаюсь солгать. Но я не могла. Не могла лгать.

— Пожалуйста, простите меня, мэм, — пролепетала я.

— Простить? — Она моргнула, словно пораженная моими словами. — За что мне прощать тебя?

Я решила, что миссус надо мной издевается. Верно, она осерчала даже сильнее, чем я предполагала. Но потом она сказала еще кое-что:

— Милая девочка, это ты должна простить меня.

Я молча смотрела на нее. Глаза у нее опять наполнились слезами.

— Это я виновата.

Да о чем она, собственно?

— Мне не следовало… — Она судорожно всхлипнула и застонала. — О Нора, дорогая, это я во всем виновата. А теперь ты умерла. Прости меня, Нора. Мне безумно жаль… — Тут она не выдержала и расплакалась навзрыд.

Я стояла, согнувшись в три погибели, и обнимала миссус. Поза была страшно неудобная, но я не смела, не могла пошевелиться. Я гладила ее по спине и плечам. Она вся тряслась, как в лихорадке.

Что же я натворила! Бедняжка повредилась умом!

— Тш-ш… — прошептала я. — Все хорошо, Арабелла. Все будет хорошо.

Немного погодя миссус опять впала в беспамятство, но когда я опустила ее на кровать, она стала метаться там, точно выброшенная на берег рыба. Я с трудом переодела ее в ночную сорочку и уложила под одеяла. Она весила не больше диванного валика. (Я была в такой панике, когда несла Арабеллу на руках с чердака, что даже не заметила, как сильно она исхудала за последнее время.) Я вытерла слезы и кровь у нее с лица, а потом рухнула в приземистое плетеное кресло и стала ждать доктора. Ноги у меня дрожали от слабости, мысли в голове путались.

Ясное дело, я просто хотела напугать миссус до коликов. Почему бы и нет, спрошу я вас. А действительно — почему, скажете вы. Хорошо, я объясню. Она заморочила и предала меня, использовала меня в своих интересах, разнюхала мое прошлое и понаписала про меня гадостей в своей треклятой книге — дескать, и наружность-то у меня не ахти, и таскаюсь-то я за ней по пятам, будто Антониева свинья, ну и все подобное. Мне показалось, что пара-другая легких испугов не такое уж чрезмерное наказание для нее. Это был всего лишь розыгрыш. И мамочки родные, ну не забавно ли было видеть миссус в таком тревожном, нервическом состоянии! При каждом хлопке двери она подпрыгивала на шесть футов. А если я вдруг неожиданно появлялась перед ней, она взвизгивала и хваталась за грудь.

— Ах, Бесси! — говорила она. — Как же ты меня напугала! Вот, посмотри.

Затем она брала мою ладонь и прикладывала туда, где под корсажем колотилось ее сердце. Такое случалось несколько раз, и не стану врать, мне это очень даже нравилось. Еще меня страшно смешило, что она вбила себе в голову, будто к ней наведывается призрак Норы. Тут уж я расстаралась — с перчатками, заколкой для волос, жимолостными духами и всем прочим.

Но я думать не думала, что на нее настолько тяжело подействуют слова, начертанные на пыльном оконном стекле. Я нарочно написала «миледи», поскольку так к ней обращалась Нора. Но теперь — что, если моя Арабелла навсегда останется в заблуждении? А вдруг (упаси боже) она умрет?

Не знаю, сколько времени я просидела там подле миссус, проклиная себя за жестокосердие. Мне уж и самой жить не хотелось. Я пыталась хоть немного самооправдаться, говоря себе, что меня вырастили такой паршивкой, что я ничего доброго в жизни не видела, а значит, в сущности и не виновата в своих поступках. Но внутренний голос продолжал возражать. Он говорил, например: «Ты ведь могла ходить к мессе, когда жила у мистера Леви, он разрешил бы тебе, если бы ты хотела. Но нет, чем ты занималась по воскресеньям вместо этого? Дрыхла до полудня, а потом шла жрать мороженое в парк». Или: «Ты могла простить миссус и подставить другую щеку, в конце концов она леди». Или: «Паршивкой тебя вырастили или нет, но ты же в состоянии отличить хорошие поступки от плохих».

В наказание себе я решила отгрызть большой палец у самого основания. Я уже начала грызть и, возможно даже исполнила бы задуманное, да только не стерпела боли и взамен укусила руку над самым запястьем, очень сильно укусила, следы от зубов держались несколько дней. И хотя я никогда особо не увлекалась молитвами, о глубине моего отчаяния можно судить по тому, что я опустилась на колени и воздела сложенные ладони. Я снова и снова просила Бога, чтобы миссус оправилась. Потом молилась, чтобы мне стать лучше, чем я есть, и не попасть в ад. А когда у меня иссякли все слова на сей счет, я стала просто молиться, чтобы доктор приехал поскорее. Он добирался целую вечность, но наконец я услышала стук двуколки на подъездной дороге.