Набоб

Это была странная болезнь. Лицо Мадека стало желтым, он много спал; просыпаясь, корчился в приступах рвоты и мучился метеоризмами. Никто не мог поручиться за его жизнь. Иногда он бредил, на бретонском, на французском, на хинди. «Майя, майя» — это слово он повторял чаще других. Несмотря на несговорчивость охранявших комнату солдат, отец Вендель добился права ухаживать за Мадеком. Они пустили его, решив, что лекарства не смогут навредить в состоянии, которое они считали безнадежным. Целыми днями иезуит готовил порошки и сиропы, закрывшись в каморке в часовне, или бегал по окрестностям с томом гербария под мышкой, разыскивая редкие растения; поговаривали, что он встречался в закоулках агрского базара с каким-то странным человеком и получил от него несколько маленьких коричневых мешочков, которые поспешно спрятал в складках своей сутаны. Зелья, эликсиры, микстуры сменяли друг друга; он перепробовал все возможные средства и заботился о несчастном Мадеке с почти отеческой нежностью. Однажды утром у Мадека начался сильнейший жар, было ясно: судьба больного решается именно сейчас. Вендель не отходил от постели Мадека много дней и ночей, он не спал, он буквально не сводил глаз с лица больного. Время от времени он отирал лоб Мадека, подкладывал ему подушку повыше, но самое странное было в том, что он не молился; никто даже не видел, чтобы он перебирал четки. Может быть, на самом деле он был врач, а не солдат воинства Христова? Наконец у больного спал жар, и иезуит отлучился в церковь. Мадек пришел в сознание и огляделся. Побеленный бревенчатый потолок, полки с книгами, ничем не украшенные стены. Ему показалось, что он в Европе. Однако запах вывел его из заблуждения. Это был запах Индии, в котором Мадек различил и аромат лиан, разросшихся за время муссона, и привкус ладана, которым окуривали комнату, и свежесть нардового масла, и благоухание специй, и вонь, исходящую от отбросов.

Тогда он понял, что возрождается к жизни. За шторами мельтешили осенние лучи, а он возрождался, очищенный, омытый, обновленный, свободный от прошлого. Болезнь, которая, как он теперь понимал, вселилась в него задолго до того, как он приехал в обитель, была подобна буре, муссону, истинному сошествию в ад. Она была странствием, более реальным, чем тысячи лье, которые он преодолел на судах Компании, более реальным, чем дороги, джунгли и горы. Однако после этой смертельной болезни в его сознании осталось чувство, что он спасся от самого опасного зла, от Сарасвати, которую теперь уже не мог воспринимать иначе, как в образе царицы Майи, Владычицы Иллюзии. Да, он сумел избежать ада, он ускользнул от кровожадной Кали, от красной пляски смерти, от всех демонов Индии, похитителей, ракшасов, да-кинь. Наступило время возрождения, его душа, свободная от тела, парила над поверхностью изначальных вод, готовая вновь броситься в чувственный мир, навстречу нежному голубому небу и запахам, запахам…

— Майя, — пробормотал он.

— Вы почти уже здоровы, сын мой… — склонился над ним отец Вендель.

— Иезуит… Мне пора взять в руки оружие.

— Терпение, сын мой, терпение. Тебе нужно окрепнуть.

— Я не люблю лежать в постели, иезуит. Где мой слон?

— С твоим слоном все в порядке. Он растет.

— Корантен! У него красивые бивни! Он повезет меня на войну.

— Да, Мадек… Но не сейчас!

Мадек кивнул на колыхавшуюся от тихого ветерка штору:

— Дожди кончились.

— Но разве кто-то говорит о войне, сын мой? В Индии все спокойно. Через два месяца наступит пора сбора урожая. К этому времени тебе надо окрепнуть, чтобы наняться к какому-нибудь радже сборщиком налогов.

— Я не собираюсь прохлаждаться в твоем монастыре.

— Конечно, сын мой, но сейчас ты еще очень слаб. Я заботился о тебе, я спас тебя, я помогу тебе набраться сил.

— Здесь я сдохну от скуки.

— Ты можешь научиться у меня многим полезным вещам.

— А на что они мне? Ты даже не умеешь стрелять из мушкета!

— А разве ты не хочешь научиться читать и писать? Разве славе подобает невежество?

— Славе…

Мадек глубоко вздохнул. Разговор утомил его. Он даже не смог приподняться на постели и сказать священнику: «Катись к чертям!», чего тот несомненно заслуживал. Но, может быть, иезуит и прав? Он не хотел спорить. У него не было сил. И по большому счету лежать в постели было не так уж неприятно. Он долго смотрел на пробивающийся сквозь штору свет, а потом задремал.

Через неделю отец Вендель дал ему первый урок чтения. Он сразу же понял, что Мадек все это знает. Он просто забыл это во время долгих лет скитаний по Индии. То же произошло с письмом. Болезнь пробудила в душе Мадека новую жажду знаний. Он с удовольствием учился у иезуита арабскому письму; ему нравилась эта вязь, она напоминала ему путешествие, жизненную извилистую дорогу от одного места к другому. Он быстро поправлялся. Венделю не хватило времени, чтобы научить его санскритскому письму. Однажды утром Мадек отшвырнул книги, перья и пергаменты и внезапно заявил, что ему нужен свежий воздух, что он готов отправиться на войну.

— На войну? На какую войну? Речь идет только о сборе налогов. Я подыщу для тебя службу!