Набоковская Европа

И он нашел ее, правда, не в Нью-Йорке, а в Льюис-энд-Кларк колледже, штат Орегон, куда его пригласили на один семестр почитать лекции по взаимодействию культур на примере русскоязычных американских писателей Набокова и Бродского. Увидел ее смех, скрывающийся за мелкими зубами, ее узкоглазую многовековую загадочность, выпирающие мальчишечьи лопатки и сексуально изогнутую кривизну ног и понял: это она. С этого момента начнется исчисление его восьмой жизни, описанной им в дневнике орегонского периода. Впоследствии он издаст эту часть своей исповеди отдельной книжицей со странным посвящением – «Моему товарищу Свидригайлову». Позже литературоведы будут спорить, кого зашифровал Двинский под этим именем, но так и не придут к единому мнению. Однако все это случится позже, позже. Не торопись, читатель! Мы все-таки должны сначала узнать о том, как один начинающий набоковед искал свой путь в обретении духовности и своей религиозной идентификации, что и привело его в одна тысяча девятьсот восемьдесят каком-то году справлять Рождество в Праге…

…Тогда в Праге он и не мог себе представить, как и где будут продолжаться его поиски – самого ли себя, набоковской ли бабочки, смысла первого поцелуя и последней любви, а главное – поиск путей спасения себя от себя самого. Вадим с грустью покидал полюбившейся ему европейский город – первое заграничное впечатление своей жизни. Он ехал в том же поезде, что и семья Машеньки, но «шкипер» внимательно следил за девочкой, и Вадим даже боялся посмотреть на нее, проходя мимо их купе, уже за один такой взгляд могло последовать нежелательное действие со стороны ее отца. Вот и все, вот и окончилась рождественская сказка. Ох, как не хотелось возвращаться к родной кириллице на официальных вывесках и неформальных заборах. Ему казалось, что даже Набокова он предпочтет сейчас читать по-английски, глубже проникая в его прозу американского периода, когда и самому Владимиру Владимировичу надо было порвать со своей русской традицией и своим прошлым. – Теперь понятно, почему ему это так легко далось, – понял Вадим, – таким образом он пытался сублимировать свое отторжение от России. Вадим тут же вспомнил, что он сам когда-то, физически оставаясь на родных просторах, все время пытался создать себе иллюзию полного отторжения от всего русского – книг, женщин, напитков, пристрастий: «Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу…» Но почему же получилось так, что, выбирая для себя одно в жизни, он каким-то образом получал совсем другое? Зачем такие бесовские штучки проделывает с ним судьба? Лучше бы я вообще никуда не ездил, чем опять возвращаться туда, откуда только и хотелось, что удрать, не оборачиваясь. Тем более что дома его ждала жена…

Жену он просил не приходить встречать. Сказал, что это совсем ни к чему, уезжал всего на какие-то считанные деньки и в состоянии сам доехать до дома. Она обрадовалась приезду, как будто расставались, по крайней мере, на год. Вадим знал, что она не будет расспрашивать его про инвалютные копейки, но, как всегда, его понесло. Ему хотелось, чтобы ей было приятно, что он поступил так, как она и предлагала, и с увлечением бывалого вруна рассказал ей о посещении пивной, которая прославилась бравым солдатом Швейком. Вадим был уверен, что врал достоверно, наверняка в Праге была такая пивнуха. Что-то он вспомнил из самой книжечки, что-то из путеводителя по Праге, в общем, получалась чудо какая правдиво нарисованная картинка. Жена поминутно поддакивала и, как всегда, видела, что он врет.

Ночью был скучный семейный секс, который Вадим преображал своей фантазией, как пресную еду исправляют специями. Только теперь виртуальные страстные объятья с бразильской проституткой Вадим заменил на нежное прикосновение к девочке-ангелу, стараясь не спугнуть прекрасное видение. Что при этом чувствовала жена, он не знал, а теперь уже и никогда не узнает. Последнее, что ему пришло в голову перед сном, были слова странного батюшки-достоевсковеда о том, что Набокову в какой-то момент было бы легче убить жену, чем развестись с нею…

На следующий день жена исчезла, оставив странную записку насчет невозможности прощения убийства собаки Вадимом. – ??? – Эта галиматья была совсем не похожа на предсмертное признание, и по мнению Вадима, была для него безусловным алиби, которое он и предъявил на очередном свидании со следователем, к тому же теперь он смог сослаться на звонок друга-алкаша Сереги из Нью-Йорка. «Может, она с ума сошла? Вот и мой друг говорит, что выглядела она как-то странно и даже не поздоровалась, делая вид, что не узнает его. Да еще эта странная фраза насчет собаки. У меня сроду никаких собак не было», – начал было оправдываться Вадим и осекся, вспомнив, откуда жена взяла цитату – в проклятом набоковском рассказе муж как раз оправдывался отсутствием у него собаки. Вадим испугался и замолчал на какое-то время. Однако в конце разговора (допроса?) он не выдержал и сорвался на крик: