Набоковская Европа

Как не предпочесть казнь смертную, содрогания висельника в своем ужасном коконе, тем похоронам, которые спустя двадцать пять бессмысленных лет выпали на долю Чернышевского. Лапа забвения стала медленно забирать его живой образ, как только он был увезен в Сибирь.

Видеоряд

Сибирь, Нерчинский горный округ, Кадая (15 верст от Китая, 7000 – от Петербурга); Александровский завод, тюрьма; Вилюйск…

Аудиоряд

Ат (читает А-р Як. Ч-ий):

Работать ему приходилось мало, жил он в «конторе»: просторной комнате, разделенной перегородкой; в большой части шли по всей стене низкие нары, вроде помоста; мучился от ревматизма. Невыносимо страдая от сквозняков, он никогда не снимал ни халатика на меху, ни барашковой шапки. 2 декабря 1870-го года его перевезли в другое место, в место, оказавшееся гораздо хуже каторги, – в Видюйск. Там Чернышевского поместили в лучшем доме, а лучшим домом в Вилюйске оказался острог. Дверь его сырой камеры была обита черной клеенкой; два окна, и так упиравшихся в частокол, были забраны решетками. За отсутствием каких-либо других ссыльных, он очутился в совершенном одиночестве. Отчаяние, бессилье, сознание обмана, чувство несправедливости, подобное пропасти, уродливые недостатки полярного быта – все это едва не свело его с ума.

Ат (читает Федор):

Удовольствие, которое в юности он испытывал от стройного распределения петербургских вод, получило теперь позднее эхо: от нечего делать он выкапывал каналы – и чуть не затопил одну из излюбленных вилюйцами дорог. Жажду просветительства он утолял тем, что учил якутов манерам, но по-прежнему туземец снимал шапку за двадцать шагов и в таком положении кротко замирал.

Ат (читает А. Я. Ч-й):

В исходе февраля 83-го года жандармы, ни словом не упомянув о резолюции: «Государь соизволил перемещение Чернышевского в Астрахань», вдруг повезли его в Иркутск. Все равно, – оставить Вилюйск само по себе было счастьем, и не раз во время летнего пути по длинной Лене (так по-родственному повторяющей волжский изгиб) старик пускался в пляс, распевая гекзаметры.

Видеоряд

Портрет пожилого Чернышевского на фоне видов Астрахани: 80-е годы 19-го века.

Аудиоряд

Ат (читает А.Я.Ч-й):

К его сибирским болезням Астрахань прибавила желтую лихорадку. Он часто простужался. У него мучительно трепетало сердце. А главное – был чрезвычайно нервен. На улице его можно было принять за старичка мастерового: сутуленький, в плохоньком летнем костюме, в мятом картузе. В течение этих последних шести лет жизни бедный, старый, никому не нужный Николай Гаврилович с постоянством машины переводит для издателя Солдатенкова том за томом «Всеобщей истории Георга Вебера»

Ат (читает Федор):

Причем, движимый давней, неудержимой потребностью высказаться, постепенно пытается, промеж Вебера, дать выбраться и собственным мыслям.

Ат (читает А.Я.Ч-й):

Лихорадочная работа Чернышевского над глыбами Вебера не покрывала неожиданных расходов, – и, день-деньской диктуя, диктуя, диктуя, он чувствовал, что больше не может – что историю мира не может больше обращать в рубли… В ночь на 17-е октября 1889-го года с ним был удар.

Мыслитель, труженик, светлый ум…

Последними его словами было: «Странное дело: в этой книге ни разу не упоминается о Боге».

Конец фильма

Во время показа последних титров о создателях фильма тихо звучит революционная песня «Вы жертвою пали…» и следующий

Авторский текст (читает артистка, играющая А-ру Як. Черн-ю):

Что скажет о тебе далекий правнук твой,
То славя прошлое, то запросто ругая?
Что жизнь твоя была ужасна?
Что другая могла бы счастьем быть?
Что ты не ждал другой?

Что подвиг твой не зря свершался, —

                                              труд сухой
В поэзию добра попутно обращая
И белое чело кандальника венчая
Одной воздушною и замкнутой чертой?

Внешний вид и характеристики действующих лиц в 3-м действии:

Ширин – литератор, плотный, коренастый человек, с рыжеватым бобриком, всегда плохо выбритый, в больших очках, шепелявый голос;

Гурман (ударение на первом слоге) – толстый, лысый человек, с кофейным родимым пятном в полчерепа, большими покатыми плечами и презрительно-обиженным выражением на толстых, лиловатых губах;

Краевич, профессор международного права – подвижный, угловатый старик в вязаном жилете и разлетающемся пиджаке;

Владимиров, литератор – крупный нос с костью, неприятно блестят серовато-желтые зубы из-под слегка приподнятой губы, глаза смотрят умно и равнодушно, учился в Оксфорде, гордится своим псевдобританским пошибом;

Шуф – литератор, худой, бритый господин, чем-то похожий на индейца;

Шахматов – литератор, покладисто-наполеоновское лицо с голубовато-стальной прядью, идущей косо к виску, казначей;

Полицейский, вахмистр, несколько человек на улице.