Начала любви

В действительности приверженность петровской политике относилась к числу легенд, что, впрочем, решительно не умаляет заслуг Бестужева, хотя бы уже потому, что легенду эту создал и воплотил он сам, это во-первых, а во-вторых, легенды подчас оказываются прочнее, весомее и долговечнее, нежели камень, вода и ветер, вместе взятые. Легенда искони была полноправным слагаемым русской жизни, и в этом смысле она может быть приравнена к посаженному дереву, построенному дому или прочим такого же рода благопристойным глупостям, обрамляющим человеческую жизнь. Кстати, легенды имели обыкновение окружать Бестужева. Одна из таковых — легенда о его неподкупности, в которую долгое время верила Елизавета, причём не только сама верила, но и других заставляла верить. Бестужев-Рюмин действительно не разменивался, подобно многим иным, на ничтожные знаки внимания, однако ежели сумма оказывалась достаточно астрономической, а даритель внушал вице-канцлеру некоторое доверие, то министр ещё как брал, можно даже сказать — хапал, а не просто брал. Впрочем, банальное русское слово «взятка» для таких сумм как бы уже и не подходит, правильнее было бы говорить о бессрочных и безвозмездных займах, кредитах, ссудах и прочем подобном из мира больших финансов. Когда императрице сообщили, например, о единовременно полученных Бестужевым от английского консула пятидесяти тысячах рублей, фантастическая огромность взятки, помноженная на безусловность представленных императрице доказательств, лишь прибавила в её глазах вице-канцлеру уважения. Однако Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, в отличие от банальных взяточников меншиковского пошиба, принадлежал к малочисленной и потому особо ценимой категории идейных людей, иначе говоря, он брал деньги исключительно от иностранцев, причём брал только лишь за такие свои планы, которые при отсутствии конкретных подношений сделал бы и так, по велению долга или сердца. Ни размер подносимых сумм, ни тем более словесное обрамление ссуды не могли существенно воздействовать на министра; если он сразу говорил «нет», то это было железное, неколебимое и безапелляционное «нет».

Будучи руководителем внешней политики Русского государства, Бестужеву надлежало определить свою позицию в австро-прусском конфликте, возникшем в результате захвата Фридрихом II большей части Силезии. Прослыв человеком, не изменяющим свои решения, пестуя такой свой образ, Алексей Петрович должен был всё хорошенько рассудить, как следует взвесить, учитывая истинное (чрезвычайно большое) влияние австрийцев и немцев при русском дворе; учитывать приходилось и симпатии императрицы, и возможности казны той и другой держав в том, что касалось пополнения необратимо истощавшихся (чем более получал, тем больше тратил) финансов русского вице-канцлера. Финансы эти самые таяли при самом активном участии сына Андрея, которому поелику возможно ассистировали супруга и дочь, мизерные мерзкие личности. Вот и думай тут, кого поддержать: Марию-Терезию или Фридриха? Австрию или Пруссию? Благодаря тому что Елизавета слушала нашёптывания Лестока, императрица всё больше склонялась к поддержке Пруссии, выступавшей совместно с Францией. Элементарное чувство профессионального благоразумия побуждало вице-канцлера поддержать практически уже объявленный, пусть и в приватном разговоре, выбор её величества. Однако ни на какие подношения со стороны французов Алексей Петрович не мог рассчитывать в силу некоторых ему отлично известных обстоятельств. Австрийский же двор, напротив, должен был, как представлялось Бестужеву, из соображений элементарной экономии (война — штука дорогая) отыскать денежный эквивалент русскому справедливому решению, выработанному при активной деятельности вице-канцлера.

Рассудив и взвесив «про» и «контра», Алексей Петрович Бестужев-Рюмин признал справедливой позицию австрийцев и попробовал убедить императрицу в правильности такого решения.

Бестужев был неплохим дипломатом, но и мужчиной был хоть куда. Этот аргумент оказался для Елизаветы более понятным и, главное, куда более действенным. Горячий и не слишком темпераментный вице-канцлер оказался как раз тем мужчиной, который убедил императрицу, что Австрия, Австрия и только лишь Австрия. Прусский двор от изумления не сразу отреагировал; после нескольких заверительных посланий Фридрих оказался не готов к принятию чудовищной правды. Когда же очередное послание подтвердило и конкретизировало решение русских, кайзер, очень рассчитывавший на армию глуповатого и охочего до жертвенности союзника, был буквально взбешён. Он вмиг растерял благоприобретенную вальяжность, кричал, топал ногами и бил посуду.