Начальник тишины

Василиса на мгновение задержалась у выхода из комнаты, обернулась к Власу и мягко, как будто ребенку, сказала:

— И туда, где нет любви, вложи любовь и получишь любовь. Помни об этом, когда пойдешь к Жану.

С уходом гостей в избушке отчего‑то сразу сделалось темно. Три свечи у Распятия и несколько лампад, разумеется, не могли в достаточной степени осветить помещение. И тут только Влас понял, что свет каким‑то чудесным образом исходил от гостей. С их уходом ушло и ровное янтарное сияние, наполнявшее комнату.

Оставшись один, Влас оторопело оглядывался, словно не понимая, где находится. Если бы в тот момент его спросили, какие гости были в избушке минуту назад, то он не решился бы ответить прямо, настолько невероятным казалось все происшедшее. «К чуду привыкнуть нельзя», — вспомнились Власу чьи‑то слова. «Да, и в самом деле, к чуду привыкнуть невозможно, — думал он. — Чудо — оно всегда чудо. Кто же это сказал? Где я это прочитал? А–а, — это слова мученика Иосифа Муньоса. Я же статью про него в «Православной беседе» читал… Интересно, а почему я должен к Жану идти? Это еще зачем?.. А как, спрашивается, я отцу Серафиму объясню свое внезапное появление? Он еще милицию вызовет. Господи, помилуй. Вот попал!».

Тут, к своему ужасу, Влас услышал в сенях скрип двери, шаги, и бархатный баритон отца Серафима:

— Абрикос, Абрикосочка, вот молодец, хозяина у дверей встречаешь!

Глава тридцать четвертая.

Свидетель

Вместе с волной морозной свежести в комнату вошел отец Серафим и сразу как бы заполнил ее собою. Включив свет и увидев Власа, растерянно стоявшего посреди комнаты, иеромонах внутренне вздрогнул, но внешне остался спокоен, только взгляд его сделался настороженно–жестким.

— Батюшка, вы понимаете… Вы не бойтесь, я сейчас все объясню.

— Угу.

— Я… верующий, православный.

— Очень приятно. Как же ты, православный, сюда попал?

— Я не сам. Понимаете, я в тюрьме сидел…

— Та–а-ак.

— Да вы не подумайте ничего плохого. Они меня к вам поговорить привезли… как к духовнику.

— Понимаю. Только не понимаю, как ты сюда через закрытые двери проник. Ключи‑то у «них» откуда?

— Отче, можно я сяду? — взмолился Влас. — А то голова кружится.

— Садись, но говори правду.

Влас сел и хотел было рассказать все по порядку, но тут у него перед глазами все стало расплываться. Теряя сознание и падая, он успел заметить, что отец Серафим всем своим богатырским телом устремился к нему на помощь.

— Ах ты, слабый какой, — приговаривал батюшка, поднимая с пола Власа и укладывая его на кровать, — то‑то я и смотрю, бледный, как полотно. Ну вот, хорошо, хорошо. Подожди, сейчас я тебе воды дам.

Отец Серафим положил на лоб Власу полотенце, смоченное холодной водой, и тот пришел в себя. Священник не разрешил ему сразу подняться с кровати. Он заботливо снял со странного гостя обувь, а потом приготовил для него травный чай.

— Тебе полежать нужно, — приговаривал батюшка, — а то встанешь и опять свалишься. Ты, видно, брат, переволновался сегодня.

После чая отец Серафим позволил Власу подняться и спросил:

— Значит, говоришь, ты ко мне как к духовнику пришел?

— Да.

Отец Серафим положил на аналой крест и Евангелие, и надевая поручи и епитрахиль, сказал:

— Ну, брат, сейчас исповедоваться будем. Готов?

Влас просиял.

— Да я только этого и желал, батюшка! Спасибо вам.

— Бога благодари. Я только свидетель.

Отец Серафим прочитал положенные молитвы, и Влас начал свой исповедный рассказ. Говорил он долго, временами не мог удержаться от слез. Говорилось легко. Как бы сами собой вспоминались давным–давно забытые грехи. Священник не перебивал, только когда Влас дошел до встречи с Гостем в тюрьме, его лицо сделалось молитвенно–сосредоточенным. Когда же Влас поведал о второй встрече с Гостем, а затем о «Вечери смертников», состоявшейся час назад в этом самом доме, на лбу отца Серафима выступила испарина. Наконец Влас замолчал. Отец Серафим прочитал разрешительную молитву, снял епитрахиль, поручи и обессиленно опустился на стул, как будто исповедался не Влас, а он сам.

— Ну, что вы думаете обо всем этом, батюшка?

Иеромонах задумчиво посмотрел на свою келейную икону «Спас Благое Молчание» и не совсем ясно для Власа, ответил:

— «Молчание есть таинство будущего века, а словеса суть орудия века сего».

— Отче… Вы меня в духовные сыновья возьмете?

Отец Серафим медленно перекрестился и ответил не сразу:

— Пусть будет тебе по вере твоей. Если ты веришь, что я могу быть твоим духовным отцом, то я уже им и являюсь. А я молиться за тебя, теперь‑то уж, в любом случае буду.

— Отче, а почему Василиса сказала, что я к Жану пойду?

— Раз сказала, значит знает.

— Батюшка, а вот вы, когда меня увидели здесь… Ну, в общем вы почему милицию не вызвали?

— Милицию? А при чем тут милиция?

— Ну как? Чужой подозрительный человек в вашем доме?

— У Бога чужих нет… А мы ведь Его ученики.

— Хорошо. А если бы я беглым убийцей был? Если бы в вашем доме спрятался и попросил об исповеди, а за мной милиционеры по пятам, вы что, и тогда бы им ничего не сказали.