Начало

Это ни в каких объяснениях не нуждалось, спать на голом железе, как он оставил койку днём, никак не хотелось, и Гаор побежал в вещевую.

Угадал он правильно: цейхгауз назывался здесь вещевой, и Маанька – осанистая светловолосая женщина с таким же пучком на макушке, как у Матуни, – выдала ему тюфяк, подушку, одеяло и три наволочки: тюфячную, подушечную и одеяльную. И ещё комплект армейского белья. Оно-то здесь откуда? Но удивляться было некогда. Гаор поблагодарил и потащил новообретённое имущество в спальню устраивать постель. Разложить и заправить по-уставному – дело привычное, и доли не понадобилось. Его руки проделали всё необходимое как сами по себе, настолько эти процедуры вбили в него за годы училища и армии, так что он даже и на своей, уже «вольной» квартире убирал постель «по-армейски». Сунув бельё в верхний ярус высокой тумбочки – а куда ещё, если его койка верхняя, – он побежал обратно по коридору.

За вещевой отыскалась маленькая неприметная дверь, из-за которой слышался говорок Матуни и чей-то бас. Надеясь, что этим он не нарушает никаких правил, Гаор открыл дверь.

Опять длинная, уходящая вглубь комната. Но если вещевая была уже в шаге от двери перегорожена прилавком, за которым гордо возвышалась Маанька, то здесь забитые всевозможной всячиной полки стеллажей уходили вдоль стен, а у двери в углу стоял маленький, как детский, стол и два таких же стульчика. За столом восседала Матуня, а рядом стоял, видимо, тот самый Моргаш и рассматривал пёструю фуфайку с длинными рукавами.

– Ну, Матуня, – канючил он басом, но совершенно по-детски, – ну, куды она мне, ну, я ж в ней навроде юрода буду.

– Иди-иди, – отмахивалась от него Матуня, – она вон совсем целая, зашили мы её, и тёплая. И не засти, мне вон парня снаряжать, а уже отбой скоро.

Моргаш шумно обречённо вздохнул и вышел, удручённо неся перед собой фуфайку.

– Садись, паря, – ласково сказала Матуня Гаору. – Как тебя, Рыжий?

Гаор кивнул и, решив, что на таком стульчике ему вряд ли удержаться, а били его сегодня столько, что падать не стоит, сел прямо на пол.

– Айда да ты! – засмеялась Матуня, – ну как хошь. Слушай. Постель ты получил, через месяц, ну, это три декады, мы наволочки в стирку заберём, а чистое тебе прямо на койке оставим, придёшь, сам застелешь. А нательное, через декаду, как раз в неделю, ну, в выходной, мы ящик выставим, вечером али утром, если спишь в нём, в ящик сбросишь и в чистом пойдёшь, а мы уж постираем и чистое в том же ящике вам вернём, сам уж своё найдёшь и уберёшь. Так и будет, смена на тебе, смена в тумбочке. А чтоб не путалось, я тебе сейчас меточки дам, сам и пришьёшь ко всему своему, и на комбез, и на куртку с шапкой. На постельное можешь не пришивать, оно у всех одинаковое. Вот держи, – она взяла со стола и протянула Гаору свёрнутую в кольцо узкую белую тесёмку с напечатанными на ней цифрами и буквами.

Гаор взял тесьму. Да, метки, как в прачечной, куда в своей недолгой «вольной» жизни он сдавал простыни и полотенца, остальное стирая самостоятельно, чтоб меньше на прачечную тратиться.

– И нитки с иголкой держи, а чем нарезать, – Матуня оглядела свой столик, – ну, по первости попроси у кого. Мыло ещё тебе, мочалку держи. И полотенце. На него тоже метку нашьёшь. У тебя что, носки, портянки?

– Носки.

– Это уж сам. В умывалке труба горячая есть, на ней и сушат все. Ты их тоже пометь по-своему. А сносишь, ко мне приходи, подберу. Чего ещё тебе?

Гаор неуверенно пожал плечами.

– Всё вроде.

Матуня засмеялась.

– Эх ты, про самое-то главное и не вспомнил. Ну? Про что я толкую?

Гаор улыбнулся, принимая игру.

– Не знаю, Матуня.

– Чего же ты, кудри распустил, а чесать их не чешешь. Гребень ещё нужен!

– Что?! – изумился Гаор. – Впервые слышу. Что это, Матуня?

– Ну, – Матуня даже руками развела, – по-всякому тёмных видала, но чтоб про гребень не знали! Ну, Рыжий, удивил ты меня. Волосы им чешут. Неужто не видал?

Гаор невесело усмехнулся.

– Нет, Матуня, у меня таких волос, чтоб чесать их, не было никогда. Только вот сейчас отросли.

Матуня покачала головой.

– И ты голову брил, такую красу губил? Вон они у тебя какие, аж в золото червонное отливают. Ладно, пойдёшь к Мастаку, он их всем мастерит и тебе сделает. А теперь иди, по первости тебе хватит, а там видно будет, пока человек жив, ему много надо.

– Спасибо, Матуня.

Гаор встал, удерживая в растопыренных пальцах полученное богатство. И всё же спросил. О значении месяца и недели ему сказали, а вот это…

– А что это за слово, Матуня?

– И этого не знашь? – удивилась Матуня. – А и просто. Мать, значит. Мы все, матери, заботу об вас держим, ну а чтоб не путаться, по-разному зовёмся. Я вот Матуня, в вещевой Маанька, Маманя ещё есть, Мамушка, Матуха, ну, а Мать старшая наша. Иди, Рыжий, время придёт, всех разглядишь. А увидишь Махотку, скажешь, чтоб зашёл. Пробрать мне его надо.