Начало

Я тоже стараюсь пореже там показываться: бесконечные церемонии представления очередным мадамам и их дочкам здорово притомили. Не-не, с некоторыми персонами я с удовольствием пообщался бы… в другой обстановке. И мамочки есть ничего такие, и дочки. Но боюсь, с тем настроем, с которым дамы ко мне относятся, продолжением банкета тут и не пахнет. Все мамашки меня жалеют, сиротинушку несчастного, варнаками битого. Послушаешь их, и самому себя жалко становится. Эх-х, кто ж мине, беднягу, приголубить и прижмёть к своей большой груде.

Отсюда вывод: лучше всё же от местного дворянского сословия пока держаться подальше.

О, кстати, вспомнил: о сестрёнке переговорить собирался.

— Софа, я заметил, вы с Марией Львовной всем дворянкам представляете Марию по имени-фамилии-отчеству, как сироту и законную дочь нашего папаши.

— Разумеется. А как ещё мы должны её представлять?

— Но она же незаконнорождённая. Если кто об этом узнает, и у тебя, и у неё могут быть неприятности.

Знахарка печально вздохнула и с укором на меня посмотрела:

— Александр, ты же видел бумаги Марии. По ним она законная дочь.

— Да, но родня-то знает правду. Обратятся они в суд, и придётся тебе отвечать.

Софа опять тяжело вздохнула.

— Я не хотела говорить, да, видно, никуда не денешься. И Михаил, и Мария были рождены в браке.

— Стоп, стоп, стоп! Мать не разводилась с отчимом, и то, что папашка нас своими признал, по закону особой роли не играет. Бумаги годятся до первого судебного разбирательства.

— Да, ваша мать не разводилась в первом браке. Поэтому и не рассказывала вам всего, только мне по секрету о судьбе своей поведала.

Ёклмн, вокруг меня женский заговор, однозначно! Все всё знают, один я дурак дураком.

— Ты хочешь сказать, она вышла за отца, не разведясь с отчимом?

— Тише! Не кричи так. Теперь ты понимаешь, почему вам ничего не сообщили?

Да ни хрена я не понимаю! Кажется, эта фраза явно читалась на моём лице, потому что Софа не преминула добавить:

— Не знаю, как у вас там, — взмах изящной ручкой неопределённо вверх, — а у нас это позор для женщины.

Тьфу, развели тут тайны мадридского двора!

— Ваш отец, узнав о первой беременности, заставил вашу мать сочетаться браком, больно уж ему наследника обрести хотелось. Неизвестно, как он это дело устроил, но родственники о её первом замужестве не ведают. Думаю, Марию они не признают, но и в суд не пойдут.

— На их признание нам нас… чхать с высокой колокольни. Э-э, подожди: мать, получается, тоже дворянка, раз замужем за дворянином была? Хотя если сейчас у неё муж крестьянин, то она снова крестьянкой стала.

Стоп, Сашок! А ведь родственнички Машули, узнав, что первый брак не расторгался, могут отобрать у неё дворянство и фамилию. Обратятся в суд и добьются признания второго брака недействительным, а поскольку брак недействителен, то и дети, рождённые в нём, автоматически становятся незаконнорождёнными, стало быть, лишаются всякого отцовского наследия. У-у, теперь понятны скрытность Мишкиной матери и волнения Софы.

— Александр, мать пытается забыть прошлое, и тебе не стоит его ворошить.

— Да не собираюсь я копаться в её биографии! Меня волновали возможные неприятности у тебя и у Машки.

— АЛЕКСАНДР!

А, чёрт, опять нарвался. О, как взгляд у нашей красавицы посуровел.

— Сколько раз я ВАС просила не называть Марию Машкой.

Ой, да все уши прожужжала и плешь проела!

— Простите, Софья Марковна, оговорился.

Я постарался изобразить полное раскаяние. Язык мой — враг мой. Софа из нас с сестрёнкой стремится вылепить настоящих дворян, а нынче в дворянском обществе не принято любое другое обращение, кроме как на «вы». И брату с сестрой, и жене с мужем подобает меж собой разговаривать на «вы», и никак иначе, а Машкой и Парашкой может быть лишь прислуга. Даже уменьшительно-ласкательные обращения в обществе осуждаются и высмеиваются, всякие «Зиночка», «Оленька» воспринимаются как признак отсталости и провинциальности.

Выходит, если я называю сестрёнку Машкой, то не считаю её ровней. Так сказать, сомневаюсь в её благородном происхождении. Блин, Машуля почти сразу переключилась на новый лад и Мишкой меня всего пару раз называла, когда вдвоём болтали, а я до сих пор пенки выдаю, за что от нашей старшей по голове всё время и получаю. Причём то, как я к ней самой обращаюсь, Софье Марковне безразлично. Ну, по сути, я и называю-то её Софой только наедине.

Тяжёлый взгляд, минуту посверлив, смягчился, в глазах бесенята запрыгали, появился намёк на улыбку.

— Александр, пора взрослеть.

Ага, уже подкалываем.

— Всенепременно, мадам!

— Мадемуазель.

— А… ну да.