Начало

При этом я не отводил ствол ружья от лица сержанта, чтобы у того все время была возможность заглядывать в него, в чёрный широкий провал ствола, представляя, как оттуда шарахнет картечью, если он поведёт себя неправильно. И ещё я был уверен, что, пока оружие и у нас, и у них направлено друг на друга, милиционеры не выстрелят, побоятся. А вот если мы с Татьяной стволы опустим, то тогда тот же сержант выстрелит сразу, у него это в глазах читается. Выстрелит со страху, чтобы перестать бояться и доказать самому себе и младшему коллеге свою крутость. А пока там читалось сомнение. А сомнения вообще полезны, особенно таким, как этот — умственную деятельность стимулируют.

— А ты что предлагаешь? — с напором спросил он. — Там на дорожке трупешник лежит почти без головы, убийство налицо, нам это так оставить? И вызов был на стрельбу.

Ага, уже спрашивает, что я предлагаю. Мыслит конструктивно, можно сказать. Нет, не врал тот мужик из Чикаго, который говорил, что добрым словом и револьвером можно добиться гораздо большего, чем просто добрым словом. Особенно по отношению к таким, как мой собеседник нынешний. Рядовой-то тихий, уставил на нас автомат и побледнел, и руки дрожат.

— Это я его, он из этих, от кого все проблемы в городе, — ответил я. — Там в зале ещё штук пять таких лежит, и собак видишь? Тоже такие же были.

— А ты что здесь делал? — углубил переговорный процесс младший сержант.

— Я за своей девушкой приехал, она из-за этих тварей выйти не могла, — вполне вежливо ответил я. — Кстати, а к нам подкрепление.

Действительно, вдали на аллее показался грязный серый «крузак» несгибаемо-внедорожной конфигурации, дальний родственник моего «Форанера». Молочный брат, так сказать. Ситуация разрешалась в нашу пользу. Сержант, не опуская автомат, обернулся:

— Это кто?

— Друзья, и все с оружием, — заявил я. — Лучше давай стволы опустим, а то они не поймут с ходу, что здесь делается, мало ли что подумают? Занервничают, стрелять начнут. В тебя.

— Давай ствол в землю, ставь на предохранитель, — скомандовал сержант своему напарнику и сам проделал то же самое со своим оружием.

Ну и мы тоже опустили оружие. Жест доброй воли, так сказать. Теперь-то они уже точно не рыпнутся, это без вариантов.

— Оружие-то у вас откуда? — спросил сержант. — Мне уже по-любому рапорт писать.

— Оружие легальное, на каждый ствол разрешение, — приврал я, давая тем самым сержанту путь к отступлению. — Чистая самооборона, всё законно.

Неожиданно в разговор вступил мужичок, который вышел с нами из спорткомплекса и о котором, ввиду накалённых страстей, успели забыть.

— Слышь, сержант, правда это. Я думал, что хана нам там, если бы этот парень с ружьём не пришёл. Видишь, что сделали со мной? — Он показал милиционерам искусанную руку, из которой продолжала течь кровь.

Я присмотрелся к нему. Мужик выглядел плохо, был очень бледным, его покачивало. Судя по всему, оставалось ему недолго.

«Крузак» подъехал к нам вплотную, фырча дизелем и грызя асфальт покрышками. Из него вышли Лёха и Вика, оба в «горках», разгрузках и с «Сайгами» в руках — это у них типа семейное оружие такое. В шапочках-«чеченках» и штурмовых перчатках — даже не поймёшь, кто такие, городские рейнджеры просто. У милиционеров при виде такого численного превосходства противника агрессивный настрой исчез совершенно. Сержант спросил:

— А что происходит? Нас из Подмосковья в город вызвали, вообще-то мы из Солнечногорска.

Я глянул на номера милицейской машины — действительно, областные, своей милиции городу уже не хватает. Оперативно призвали подкрепления, только вот… а в самом Солнечногорске как? Скоро будем проезжать через него, увидим.

— А что ты вообще знаешь? — спросил я его.

— Знаю, что в городе или беспорядки, или психи разбежались, а толком ничего не сказали, — ответил сержант, вешая автомат на плечо. — И похоже, что толком и не знает у нас никто. Дали команду поддерживать порядок, пресекать попытки насилия, отбирать у граждан оружие. Всё.

Понятно. Подкрепления ввели, но нацелить их на что-то полезное не хватило ума. Я снова бросил взгляд на мужика в спецовке. Тому, судя по его виду, уже недолго оставалось. Жалко дядьку, но… уже ничего не исправишь. Он стоял, покачиваясь, вид был отрешённый. Я подошёл к нему, наклонился, шепнул на ухо: «Ты бы, друг, сел пока вон туда, на скамейку. Извини, но ты уже вот-вот… Мне неудобно тебе говорить, но… И упасть можешь». Тот не дал мне даже закончить, просто кивнул и очень спокойно сказал: «Я понял. Ты помнишь, что обещал?» Затем отошёл на скамейку, стоящую метрах в десяти, и присел на неё, продолжая удерживать намотанную на руку тряпку.

Я повернулся к милиционерам:

— Смотри на него, сержант, сейчас сам всё поймёшь. В городе эпидемия вот этого самого, завтра уже во всём мире начнётся.

— Что за эпидемия?