Начало хороших времен

«А из губернии на помощь, из губчека, — продолжал Петр Филиппович, — выслали через Симы броневик — Парадееву на помощь, комиссару, он в центре круговую оборону организовал. И прямо по дороге в город броневик бил из пулеметов направо и налево, налево и направо! Без пощады! Сколько их, людей поубивало, милая вы моя… У нас тогда председателем губчека, — подтвердил Крестовый, — был наш Ляшко Николай Иванович, крепкий был человек, будущий, если помните, директор на «Красном эхе» до тридцать седьмого года… Он сам сидел в этом броневике, а все-таки не успел. Они уже схватили и повесили Парадеева на площади. Сперва его вилами закололи, — уточнил Крестовый, — а потом подвесили вниз головой. Молоденькая вы моя, Кирочка вы Климентьевна, я почти единственный из всех остался», — вздохнул Петр Филиппович и свесил голову на грудь.

— Да-а, — вздохнул я и оглянулся: наивные апостолы слушали его. Они смотрели, как дети, черными бляшками-глазами, и я погладил их тонким лучом.

«Только я единственный и в тридцать седьмом году», — продолжал Петр Филиппович, но тут я выключил к чертям катушки и опять послушал…

Справа от меня и за спиной у меня все было тихо.

Если вы думаете, что я трус или что я сумасшедший, то… Я посветил в углы. Вы бывали когда-нибудь ночью в музее народного искусства?!

Я сложил рукопись, встал и пошел отсюда вон, к двери, наставляя на все фонарь.

Обеденная клеенка застилала весь пол часовни — для аккуратности и чистоты, — и я шел вроде бы по столу… А на клеенке вдоль стен сидели людские фигуры без ног и без рук, прислоненные спиной обрубки, они шевелились от света моего китайского фонаря.

Это были уже другие апостолы — из уездных церквей: такие все бородатые, улыбающиеся, тихонькие мужики. И у некоторых даже уцелели ноги ниже колен.

А на стене над ними, на деревянных досках, летали курносые парни, обстриженные в кружок, в косоворотках и с крылышками — это уже были ангелы. Я обвел их последовательно желтым лучом.

Вот вы представьте: по указу Святейшего Правительственного Синода — год тысяча семьсот двадцать второй, двадцать первого мая (как я прочел только что в «Истории Путилова» добрейшего Ивана Александровича), — так вот по указу Правительственного Синода такие вот статуи, такие рельефы из часовен, из церквей православных подлежали немедленному изъятию «как идолы» и обязательному уничтожению, и они горели на всех дорогах — еретики деревянные — буйным огнем!

Я стоял в темноте на клеенке и смотрел, поводя фонариком, на удивительных этих людей. Это, например, был Сергий — очень смешной старик: он любил, скульптура, гулять по ночам…

Я шагнул к нему и наклонился.

Да, да, это был он, наш путешественник деревянный! Так и присел, горюя. Он хотел про бедных все знать. Вот его посошок, а под мышкой торба… И предлагалось путешественника обеспечивать настоящими лапоточками четыре раза в год — как писал в «Истории» милейший Иван Александрович.

Ну это, конечно, была сказка, как вы понимаете сами, сказка, вроде Деда Мороза, например. Ему из дерева вырезали неизносимые лапоточки и обули старика.

Я приблизил фонарь, но ступней у Сергия вовсе не было. Не было ступней.

Это просто я забыл: в последний раз его хотели сжечь, когда я был пионером, а потом мы плюнули и не сожгли. Вон только начисто, по совету Миши Тутанцева, нынешнего Михаила Ивановича — «Козьмы Пруткова», отбили весь его духовный дурман: во-первых, нимб, с орнаментом, во-вторых, деревянные его лапоточки.

Я поглядел на дверь: у входа по-прежнему возвышался лев народного мастера из деревни Взвоз. Он сидел в углу, ожидая, как собака, раскрыв пасть… В ней торчали оскаленные клыки и свисал очень длинный язык.

Я покачал на него трубочкой своего фонаря. Но зверь улыбался мне одним глазом — второй глаз был у него прищурен… Вообще шел от него, по-моему, привычный запах живых кур и черного хлеба. И тогда с облегчением я придвинулся к нему.

— Михаил Иваныч, — вздохнул я, почесывая льва за ухом левой рукой, — а что нам с этой скульптурой делать, а?.. Вы подскажите нам. Разве такие бывают, Михаил Иваныч?..

«Бывают, — кивнул потихоньку ласковый лев. — Только мало. Мало нас», — шепнул довольный, ласковый лев.

Я нашарил вслепую ладонью дверь: она вся была обита клеенкой, холодной, перекрещенной шнурами.

«У-ух, какой же ты храбрый парень!.. — сказал внутри у меня Михаил Иванович. — Ну прямо Стенька Разин. Что ты все рыщешь?! Чего ты хочешь?.. Поволновался — и иди домой!»

6. Храбрый парень Джо

Я потянул за дверную ручку, шагнул на волю, и тугая дверь ударила меня под зад.

Запах горящих осенних листьев, запах костра шел из темноты на меня; должно быть, из-за Васильевских огородов.

Я стоял на высоком крыльце музея и вдыхал: прекрасный был запах — пространства лесного и путешествий.

У меня под ногами, засунув голову в ящик, скорченный, спал Андрюша, светили редко со столбов фонари, и действительно там, за Васильевскими огородами, поднимался медленный белый дым костра, а все небо над головой у меня было в звездах. Затем я повесил и защелкнул, потом подергал железный висячий замок.