Начало хороших времен

Он сидел печальный за бутылкой передо мной в белом и длинном затасканном свитере, с короткой челкой на лоб и уж вовсе без жестяных очков.

— Эх, — отчаянно сказал мне Вадя, — выпьем. — И поднял третий стакан. — За Единую и Неделимую!..

— М-м, — не слишком уверенно отозвался я. — Простите, Вадя, а ваша фамилия, случайно, не Деникин?..

— Не Деникин, — отводя мои шуточки, подтвердил Вадя и выпил до дна. — Но мои предки по материнской линии, — разглядывая стакан, сообщил мне Вадя, — были в бархатных книгах записаны, любезный Михаил Самсоныч.

Вот поэтому, пока мы оба не затянули «Замерзал ямщик» и пока я мог следить за собой, я старался прижимать к зубам плебейскую свою губу, чтобы тоже, вместе с молодым поколением за компанию, быть похожим на Рюриковича.

Однако в дальнейшем я от него еле отбился (хотя в душе все равно оставался тверд!), потому что в следующий свой приезд Вадя начал склонять меня в сектантскую веру.

Конечно, я соглашаюсь: только с Наташей, очень милой его женой, Ваде действительно по-хорошему повезло, и он называл ее «святая женщина». Что совершенно справедливо, потому что постоянно жить с поэтом куда труднее, чем моей Лиде со мной. Тем более что работал Вадя в беспокойном отделе очерка все в том же отраслевом журнале осточертевшем, о котором говорил уже кратко: «Мой «Безбожник-рационализатор».

Но я опять отвлекся. Итак: закупив побольше продуктов и утяжеленные бутылками, мы отворили наконец дверь квартиры.

Прялку я поставил у окна и увидел сразу, что самое красивое и действительно приятное, что оказалось в моей столовой, была прялка: оранжево-красная, в зеленых листьях, в таких детских зеленых орнаментах, с крупно выписанной датой в самом низу — 1912 год. И я невольно поглядывал на нее, пока доставал из буфета тарелки, уже с истинным удовольствием, а Вадя по-домашнему расставлял на столе тарелки, раскладывал вилки и, склонив голову, разливал по стаканам.

— Ну… — чокаясь, мягко сказал мне Вадя и заморгал, душевно улыбаясь сквозь бородку. Светлые баки были у него теперь кроме бородки и красивая, с локонами до плеч женская прическа, в которой, однако, уже пробивалась седина. Но все это, господи, была чушь, потому что был Вадя, пусть суматошный, а по-прежнему славный и родной парень.

— Какие новости, — как обычно, спросил я, наконец закусывая, — в гуманитарных кругах?

Но круги эти Ваде уже совсем осточертели, и тогда я сам принялся рассказывать ему о загадочном дяде Анании Павловиче из Пятигорска.

— Из Пятигорска? — переспросил меня Вадя задумчиво и почему-то начал пристукивать в такт ладонями по столу. (Мы были уже хороши.)

Ананий Павлович,
А-на-ний Пав-ло-вич!.. —

запел вдруг Вадя на мотив «А я несчастная торговка частная», стуча ладонями и закатив глаза.

А-на-ний Пав-лович наш да-ра-гой! —

с удовольствием подхватил я басом.

А-на-ний Пав-лович!.. —

повели мы уже вместе с Вадей, раскачиваясь в стороны, как фигурки, и стуча ложками по столу:

Ананий Павлович
Ана-на-на!..

(А ведь это тоже было предчувствие. Ну хорошо, пусть: я все время думал о непонятном дяде из Пятигорска, но Вадя!)

Ананий Паблович,
Ананий Паблович, —

пели мы уже с испанским акцентом, косые в дым, —

Ананий Паблович
Ана-на-на…
А я несчастная
Торговка частная! —

орали мы, —

Ана-ний Пав-лович
Ты да-ра-гой!..

(Мы пели «хором», но не подозревали, какого странного духа мы вызываем из бутылки.)

3

Ананий Павлович стоял в дверях с чемоданом и, склонив голову, с интересом смотрел на нас. (Наверно, он давно так смотрел, потому что Зика, которая высовывалась из-за его плеча, выказывала уже явное отвращение к нашему «хору».)

— Это… в честь приезда, — привставая, забормотал я, жалко улыбаясь, и покачнулся, широким жестом их приглашая к столу. — Мы хотели… величальную в вашу честь! — понес я с отчаяния уже вовсе какую-то несусветную чушь: зачем-то о цыганах, о величальной.

А Вадя согласно кивал моему каждому слову, столь же приветственно улыбаясь, и даже сделал вид, что, приветствуя, играет в воздухе на гитаре, но встать не мог.

— Мо-ло-дежь, — покачивая головой, наконец извинил нас дядя, глядя, укоряя, из-под очков. — Много пить, — все же попенял нам дядя, — здоровью вредить.. — И внес в комнату коричневатый старый чемодан..

По-моему, я сразу почти протрезвел. Потому что теперь я все делал одновременно; тут же, вырывая одновременно у дяди и Зики чемоданы, гостеприимно провел их в спальню, толкая двери ногой. И даже успел до этого пнуть Вадю под столом, когда он мне начал шепотом: «А этот… старикан ничего», и снова пнул, чтобы не пялил масляно на Зику очки. (Причем Зика, вскинув гордо голову, на него совсем не глядела, что мне показалось отчего-то приятным признаком.)

— Две минуты, — объяснил я в спальне радушно, — и мы ждем вас к столу! — А сам прислушивался одновременно: наводит ли там Вадя порядок или нет?