Начало конца комедии

Стендале -- и чтобы никаких аварийных партий и горящих испанцев и никаких хлопот с буксирной брагой на корме, ибо за бортами уже не волны, а ведьмы несутся сквозь соленую мглу, старухи ведьмы бельмами зыркают, космами машут, радугами перекидываются, завывают, завиваются; друге дружкой наперегонки рванут, потом сцепятся, повалятся, опрокинутся, начнут друг из дружки клочья косм рвать, кусаются, бьются, :в уродство, в смертоубийство пускаются. И вот так от горизонта до горизонта кишмя кишит припадочных старух, гонятся, валятся, слепые все от ненависти, злобой брызжут, мертвыми когтями корабельную сталь рвут; повалят судно, и сразу сверху куча мала -сразу вся стая бросается, виснут, давят, друг по дружке ерзают, в миг опять меж собой схлестнутся, а кораблик-то и очухается маленько, вырвется, отчихается, отплюется, воздуха глотнет, взметнется на высоту -- к черным тучам, которые в небесах по кругу несутся, сами себя за хвост укусить норовят. И увидишь весь океан с высоты -- ни сердца в нем, ни души, ничего вообще человеческого, только холодная злоба и сатанинская радость абсолютной свободы без всякой познанной необходимости. Рухнет судно обратно в адский котел, в холодное кипение соленой смолы. Дыхнет океан могильной тьмой, зайдутся ведьмы-волны сумасшедшим хохотом, бросят ссориться, начнут обниматься, друг через дружку прыгать и зарыдают вдруг -- это, так и знай, не шторм уже, а ураган, который в баллах не измеришь и математикой не смоделируешь. Когда сумасшедшие старухи ссориться перестанут -- это уже космическое исступление, которое с вечным покоем граничит. Брызги опасть не могут, саваном задернет океан, метелицей вспухнет и заструится пена, а свет, -- что днем что ночью -- станет ровным, призрачным, потусторонним. И покажется, померещится вдруг тишина. Как будто исчезли звуки со всей планеты, унес ураган и стон, и вой, и грохот -- тишина космическая и неподвижность вечности. И сколько мгновений, или микросекунд, или часов, или веков тянется эта исступленная тишина -- ни часы, ни другие приборы сказать не смогут, потому что тут уже чистой воды чертовщина и сплошная иррациональность...

Но рано-поздно сдернет бог или сатана саван с океана, и увидишь начало порядка и проблеск разума в хаосе стихий, сверкнет звезда во тьме небес залогом гармонии и красоты, и ты засмеешься усталым смехом, потому что прошел сквозь еще один ураган; и смиренно поблагодаришь провидение и свое могучее молчаливое судно. Океан подпишет мирный договор с профсоюзом нечистых сил. А от сумасшедших старух утром родится прозрачная девочка -штилевой рассвет И побежит девочка по небесам с розовыми, желтенькими, голубыми цветками искать своих ужасных мам, а тех и след простыл...

Сидим с Шалапиным у меня и вызываем поштучно героев-добровольцев. Вообще-то, редко кто берет у добровольцев расписки. Но когда я плавал на спасателях, старик помор, мой первый командир, научил брать расписку. Философский смысл ее в том, что брякнуть "Да!" или "Прошу взять!" проще для человека. А вот если непривычному к писанию человеку положить под нос бумагу, дать перо и попросить самому написать: "Прошу зачислить меня в аварийную партию для высадки на аварийный пароход", то он лучше осознает, на что идет, и будет больше готов к тому, что его ждет. Процедура способствует собранности.

Второй радист приносит перехват с радиотелефона. Радиотелефонограмма с самолета американской спасательной службы. Пилот сообщает авианосцу "Индепенденс", который тоже идет к горящему испанцу, что имеет на борту двух парашютистов-аквалангистов с радиостанциями, медикаментами и шерстяными одеялами. Неужели кто-то способен прыгнуть в штормовой океан? И ведь да -прыгают! Я знаю, что так спасли какого-то одиночку-яхтсмена возле Азор -прыгнули прямо в кипящий океан и добрались до яхты и спасли одиночку!..

Заходит Кудрявцев. И уже для абсолютной формальности прошу его сесть и написать расписку.

-- Если можно, меня не включайте! -- выпаливает Кудрявцев. -- Я в лесном пожаре угорел, дыма теперь боюсь, плохо себя в маске чувствую...

-- Хорошо, -- сказал я. Глаза мои хотели удивленно и вопросительно подняться, но я успел поймать их уже на лету и посадил обратно на аэродром стола.

-- Кого посоветуешь? -- спросил я Кудрявцева, вычеркивая его фамилию из списка. -- Нужен еще один --вместо тебя.

-- Варгина -- кого ж еще?

-- Хорошо. Пошли его ко мне. Кудрявцев уходит.

-- Труса спраздновал! -- говорит Шалапин. -- Не находите?

-- Нахожу, нахожу! -- согласился я, чтобы отвязаться.

И вот никому, слава богу, геройствовать в огне и шторме не пришлось. Мы и обрадовались ложности сигнала бедствия и обозлились.