Начало пути

— А может, и это окно тоже заперто! — крикнула снизу Полли. Кажется, она хотела меня огорошить, чтоб я свалился, только я и сам думал: окно заперто, — потому и ножик прихватил. Трудней всего спуститься по скату мокрой крыши до окна. Того гляди, сорвешься, рухнешь вниз — и поминай как звали. Лучше бы уж крыша была соломенная, но Моггерхэнгер хозяйственный черт, он предпочитал, чтоб дождь стекал у него на глазах по черепице, а не впитывался в солому, а то и не уследишь, как протечет насквозь. Черепица блестела и отсвечивала, я спускался к чердачному окошку вслепую, поскользнешься — не видно, за что хвататься. Полли стояла в огороде, оттуда ей хорошо было меня видно на фоне неба, и я тоже видел ее внизу, среди сорняков и гниющей капусты.

— Ну как, откроешь? — окликнула она, хотя видела — до окна мне еще далеко. Я распластался на крыше, ноги развернул носками наружу, руки вытянул во всю длину. По шее лупил дождь, казалось, я вот так лежу целую вечность и нет у меня ни хладнокровия, ни уверенности, чтоб двинуться с места. Туфли заскользили, я с силой прижал их к крыше — съезжать, так хоть помедленней. Это удалось, я наткнулся на подоконник, сполз еще немного ниже и все-таки остановился.

Я удержался, можно сказать, на волоске — одними только ногтями вцепился в дерево. В трудный я попал переплет, и у меня было сейчас время подумать, чего ради меня сюда понесло и еще — как же я спущусь на землю, если не попаду в дом через окно. Вниз был только один путь: упасть, точно бомба из плоти и крови, грохнуться оземь, будто мешок с яблоками и апельсинами. Не дрейфь, сказал я себе, представь, будто земля вот она, рядом, тогда и волноваться нечего. И верно, мне стало поспокойней, я повис на одной руке, вынул из зубов нож и всадил в щель между подоконником и рамой. На счастье, окно оказалось не заперто, я потыкал ножом, чуть приподнял раму и дал ей опуститься на мои пальцы, их прищемило, но я уже ухватился обеими руками, подтянулся и приподнял раму повыше. Она опиралась уже мне на голову, потом на плечи, вот я уже укрылся от дождя и заглянул вниз, на чердак. Но как же все-таки туда влезть? Кожа на голове зудела, пот смешивался с дождем, но все равно первым делом надо просунуть внутрь ноги. Мне повезло: под самым окном стояла кровать и на ней матрац. Я проскользнул вниз, точно ящерица, и, падая, сжался в комок, но все-таки зацепился ногой за спинку кровати и растянул лодыжку. Меня так и ожгло, я завертелся, выругался, вмиг забыл обо всем, кроме этой мучительной боли — один на один с ней, один в целом свете. И все же я в доме, это надо отпраздновать. Я ухватился за кровать, осторожно покрутил ногой, пошел к двери и у дальней стены увидал штук шесть дорогих дробовиков.

Потом я отворил черный ход, и Полли сказала:

— А я думала, ты там уснул.

— Я здорово грохнулся, — сказал я. Мы шли через кухню, там пахло сыростью и заплесневелыми кукурузными хлопьями. — Есть тут где-нибудь коньяк?

Коньяк отыскался в буфете в гостиной, и мы изрядно хлебнули. Дождь барабанил в окно, он пробудил во мне распутника, и я обнял Полли.

— А ты закрыл чердачное окно?

— Вроде да.

— Пожалуйста, сходи погляди, милый.

Я проковылял на чердак, отыскал алюминиевую лесенку и опустил раму. Матрац был уже в мокрых пятнах. Я схватил охотничью двустволку и для смеха прицелился в тучу, которая мочилась на землю. Я торжествовал победу: все же пробрался в дом и сейчас крепко-накрепко обниму мою тепленькую Полли… На радостях у меня, видно, голова пошла кругом — гордый, как петух, я нажал оба спусковых крючка. Выстрел отдался в плече, опрокинул меня на пол, а двойной заряд дроби обрушил на меня ливень битого стекла и щепок — теперь меня, пятнистого от дождя и пота, в придачу перечертили кровавые ссадины.

В дверях появилась Полли.

— Ради бога, что ты натворил?

— Я ранен. Ну, что стоишь, помоги мне. Тут, видно, логово убийцы? Какой черт оставил заряженное ружье?

— Ты не ранен, — с упреком сказала она.

— Давай-ка отодвинем кровать и подставим под эту дыру ведро, не то ваш дом сгниет, как дряхлый старик.

Я с озабоченным видом ковылял и наводил порядок, а Полли удивлялась, как это я ухитрился, стреляя, растянуть лодыжку — в жизни, мол, такого не видала. И я никак не мог ее убедить, что лодыжку растянул, когда влезал через окно, просто она раньше не заметила.

Мы приняли душ, разогрелись, и застывшая, онемевшая кожа живо опять обрела чувствительность… Не хватило терпения добраться до спальни, мы так и повалились на полотенца и влажный коврик в ванной…