Начало пути

Я положил трубку, и поднимать ее снова мне что-то не хотелось — две неудачи подряд. Ну, а вдруг в третий раз все-таки повезет? Я позвонил к Джеку Линингрейду и сказал, что вернулся, это не вызвало у них особого интереса, похоже, я уже совершил положенное число удачных поездок и теперь они рады бы от меня отделаться. Сам я тоже, как порядочный, собирался избавить их от ответственности за мое благополучие, да только когда мне это будет удобно. Пора уносить от них ноги, а то как бы не угодить в камеру по соседству с Уильямом, ведь если они решат, что я уже слишком много знаю, им упечь меня в тюрягу — раз плюнуть. Пожалуй, не случайно Уильяма зацапали не в Англии, а в Ливане — в Англии на суде он мог бы кой-что и порассказать.

Через несколько дней меня нагрузили золотом: надо было переправить его в Турцию, и я пересмотрел каждый слиток в отдельности, не полый ли он, не засыпан ли внутрь мак, потому как если меня обыщут и это обнаружится, мне припаяют двадцать лет. Они заметили мою настороженность, и она им не понравилась, а я увидал, какими взглядами они меня меряют, и мне это понравилось еще того меньше. Где уж мне воевать на десять фронтов. Перед линингрейдовской шайкой-лейкой, как и перед моггерхэнгеровской, я просто беспомощный щенок, вот из-за этого я и могу струсить, а вовсе не из-за короткой пытки, которой подвергаешься, когда обманом проносишь груз через таможню. Я вернулся из Стамбула и позвонил Стэнли — он сказал, теперь я три дня свободен, а потом будет аврал.

Покуда я с грустью думал о мамаше Уильяма, я вспомнил и про свою мать, написал ей, что жив-здоров, и дал адрес. И вот в дверь сунули письмо с ноттингемским штемпелем: к моему удивлению, мать писала, как беспокоилась обо мне, и как стосковалась, и как меня любит — слова «любовь» я, по-моему, сроду от нее не слыхал. Еще она писала, что месяц назад умерла бабушка. Бабушка, писала она, оставила мне запертую шкатулку, что в ней, никто не знает, но скорей всего там семейные фотографии, которых никто не видел уже много лет. Так что хорошо бы мне как-нибудь приехать и взять их, ну, а если я занят, спеху нет, она эту шкатулку для меня сохранит, когда бы я ни приехал.

Весь день я шатался по городу и всякий раз, как заходил куда-нибудь выпить кофе или перекусить, опять перечитывал это письмо. Меня тронуло, что мать тосковала обо мне, и любопытно было, что же там такое в бабушкиной шкатулке, а потому назавтра я сел в поезд на вокзале Сент-Панкрас и покатил на север, в Ноттингем.

Часть VI

Я развалился в купе первого класса и листал газеты и журналы, но скоро они мне надоели, и я пошел в вагон-ресторан обедать. Было уже поздно, и свободное место оказалось только за столиком, где напротив сидели еще двое. Мне хотелось посидеть одному со своими мыслями, неохота было даже передавать соль или пепельницу. Рука мужчины лежала на столе, и его девушка коснулась ее, потом положила на нее свою ладонь. Поезд мчался, а я глядел на окно и не мог оторвать глаз от бусинок дождя — они ударялись о стекло, разбивались на множество мелких капель и стекали вниз. Потом я услышал свое имя, с трудом оторвал взгляд от окна, и оказалось, красивая влюбленная парочка передо мной не кто-нибудь, а Джилберт Блэскин и моя старая знакомая Джун. Я онемел от удивления, а рот Джилберта, и без того не маленький, растянулся в приветливой улыбке.

— Решили отдохнуть от большого города?

Я через силу улыбнулся в ответ.

— Куда это вас обоих несет?

Я не видал Джун с тех пор, как мы не поладили в такси, и у меня все еще был на нее зуб.

— Мы с Джун вместе приехали в Лондон в моей машине, — объяснил я Блэскину. — А теперь вот вы вместе катите на север. У меня прямо голова идет кругом.

— Мир тесен, — сказал Джилберт. — Это всем известно. Но теперь она возвращается на север со мной, правда, дорогая?

— Я бросила работу в клубе, — сказала мне Джун. — Мы с Джилбертом знаем друг друга не первый месяц и решили поселиться вместе. Забавляемся старой как мир игрой в мужа и жену.

Они уже выпяли коньяку, а теперь нам подали суп, горячий, как кипяток. Блэскин выпил за ее здоровье.

— Возможно, мы даже поженимся. Мы об этом еще не говорили, но похоже, к этому идет. Я уже, слава богу, развелся.

Мне невыносимо было глядеть, как их переполняет счастье.

— А что случилось с Пирл Харби? Он поморщился, но я ждал ответа.

— Она меня бросила.

— Иначе говоря, это вы ее вышвырнули.

— Она меня бросила, дружище.

Нам принесли второе, и я спросил Джун, как поживает Моггерхэнгер, да только мой вопрос ей не понравился.

— Ты такая же дрянь, как твоя машина. Пропади ты пропадом!

— Рад бы, да не получается.

— Ты хочешь сказать, пока не получается.

Потом она улыбнулась, не могла она долго злиться — слишком была счастлива.

— Моггерхэнгер пришел в клуб и вызвал Кенни Дьюкса. И сказал — Кенни вроде хотел сбежать с его дочкой Полли, а она, скажу я тебе, довольно-таки распутная сучка. Моггерхэнгер сказал, чтоб Кенни не смел больше ей звонить. Кенни жутко заволновался, стал все отрицать — в общем, слово за слово, Клод ему наподдал, и Кенни вышвырнули из клуба.