Начало пути

Я засмеялся: видно, всему виной был мой случайный телефонный звонок, но я ничего не сказал Джун, а вслух подивился моггерхэнгерову дурному характеру и неразумной подозрительности. Джун просто по-бабьи завидует Полли, подумал я. Ну, а с Кенни Дьюксом мы квиты — я вспомнил, как я по его милости лишился места шофера.

Обед закончился вполне по-дружески, ведь все мы здорово набрались. По дороге в купе Джилберт упал, и я наступил на его шляпу. Он рассвирепел, но я посоветовал ему вести себя потише, стоит ли собачиться, я ж не нарочно.

— Не вздумай к нему цепляться, — накинулась на меня Джун, — не то я выцарапаю тебе глаза. — Потом подняла шляпу и нахлобучила Джилберту на его непристойно голую башку. — Пойдем, дорогой.

Ссора не помешала нам усесться в одном купе. Я спросил, пишет ли он новую книгу.

— Постараюсь, чтоб не писал, — сказала Джун. — У нас хватает времени только на то, чтобы жить, правда, миленький?

— Почти, — ответил он, встал, взялся за край багажной полки и начал подтягиваться на руках. — В настоящее время я пишу монументальный труд, не роман, под названием «История резни». Мой издатель полагает, что в теперешнее мирное время на такую книгу будет спрос. — Он задохнулся от подтягиваний и сел между нами. — Живя с моей дорогой Джун, я соберу отличный материал. Мне всегда не везло с женщинами, и я не знал с ними счастья, потому что ни одна не осмеливалась со мной воевать. А Джун мне как раз под пару. Вчера вечером в ресторане она швырнула авокадо, расплескала масло и все вокруг роскошно заляпала.

— Он под столом пинал меня ногами.

— Хотел посмотреть, что ты станешь делать, — с улыбкой сказал Джилберт. — Раньше, когда я так делал, мои дамы только смотрели на меня с упреком.

— В другой раз я весь стол опрокину, — пообещала Джун.

— Великолепно! — воскликнул он. — А я сверну тебе шею, черт возьми.

Здорово он переменился, просто любо смотреть. А Пирл, сдается мне, угодила в сумасшедший дом. В Ноттингеме я сошел, а счастливая парочка покатила дальше целоваться и миловаться в свое удовольствие.

Накануне я послал матери телеграмму, так что она пораньше отпросилась с работы, и я застал ее уже дома. С вокзала я ехал на такси и чуть не вывихнул шею — все старался издали разглядеть скалу, на которой стоит замок, — я погружался в воспоминания и радовался им и в любую минуту мог без печали из них вынырнуть. Враки все это — будто назад пути нет, домой возврата нет, ведь по правде-то я никогда и не верил, будто всерьез отсюда уезжаю.

Мать прибирала у меня в комнате.

— Я только на один день, — сказал я, — завтра надо быть на службе.

Потом она прошла в кухню, зажгла газ, а я стоял тут же и смотрел.

— А что у тебя за служба?

— Разъезжаю… — сказал я и прибавил свои обычные объяснения.

Она еще раньше накрутила волосы на бигуди и обмотала голову платком, чтоб их не было видно. — Ты нашел хорошую службу.

— Заработок подходящий.

— А нравится тебе твоя работа?

— Работа нетрудная.

Мать рассмеялась, и мы плюхнулись в кресла друг против друга.

— Ты всегда искал работу не бей лежачего.

Я протянул ей сигареты.

— Ну, а твоя работа как?

— По-прежнему тяну лямку. Зато сыта и держу хвост морковкой. Есть хочешь?

— Нет.

Она заварила чай, разлила, положила сахару, плеснула молока, помешала ложечкой и подвинула ко мне.

— Жалко, я не был на бабушкиных похоронах, — сказал я. — Но я не знал.

— Мы пробовали тебя разыскать. Я даже в полицию ходила — они не могли помочь.

У меня душа ушла в пятки.

— Больше я пропадать не буду.

— Хорошо бы, а то вдруг со мной что случится. Обузой тебе я, надо думать, не стану, я ведь выхожу замуж. Мы с Альбертом думаем пожениться месяца через три.

— С Альбертом?

— Увидишь его нынче вечером, если пойдешь со мной в город.

Бабушкина шкатулка хранилась наверху, мать дала мне конверт с ключом. Шкатулка была заполнена не доверху. В ней лежали старые арендные книжки — бабушка берегла их всю свою жизнь, — и все страховые полисы, срок которым давно истек, и, кроме того, метрики, семейная библия — оказывается, в начале и в конце на чистых листах бабушкиной рукой и другими до нее вписаны были даты рождения и смерти нескольких поколений нашей семьи. Были в шкатулке и рекомендации от людей, на которых бабушка работала с двенадцати лет, — пачки никчемных, ветхих бумажек, какие всегда скапливаются у старозаветных полуграмотных людей. В комнате было сыро и холодно, и я разодрал несколько арендных книжек, сунул их в камин, сложил кучкой и чиркнул зажигалкой — получился славный костер. Тут же оказались какие-то газеты полувековой давности, я отложил их в сторонку — потом прочитаю, любопытно, чего ради она их хранила. Потом показалась пачка старинных фотографий, среди них несколько дагерротипов — все члены нашей семьи, которые дали деру из Ирландии.