Начало пути

Теперь предстояло надеть два пиджака. Подкладка на рукаве второго пиджака лопнула, но вообще они налезли легче, чем можно было ожидать. В каждый карман я засунул по паре носков, а в нагрудный кармашек — зубную щетку и бритву. Потом наконец надел пальто, небрежно обернул шею шарфом и натянул шерстяные перчатки. Да еще нахлобучил кепку. Но как теперь ходить? Я двинулся по комнате, будто деревянный манекен, и повалился. Упал я без шума — уж очень много всего было на мне надето, но спинка кровати оказалась далеко, а без нее не встать. Зато поблизости ручка двери — я ухватился за нее. Поднимался медленно, точно большая муха ползла вверх по двери, и почти уже встал на ноги, но тут ручка отлетела, и я шлепнулся, так и не выпустив ее из рук. Ну и чертовщина, подумал я, но мигом обуздал свою ярость. Теперь на глаза мне попался умывальник — до него было совсем близко, и его стальные кронштейны наверняка достаточно крепкие. Я снял перчатки — так будет ловчее ухватиться. Если это называется жизнь, тогда я предпочитаю смерть. А смертный пот с меня и так катится. Я всегда думал — я сильный, но вот встать на ноги не могу, а как иначе без шума скрыться из гостиницы? Меж тем весу во мне хватает: когда я уцепился за раковину, она вместе с подпорками медленно отошла от стены и повисла прямо у меня над головой.

В отчаянии я опять соскользнул вниз и пополз по полу, точно собака, потерявшая кость. У кровати я сел, потом поднялся на четвереньки, потом на колени и наконец с помощью все той же верной спасительницы — кровати понемногу встал на ноги. Перчатки остались на полу, ну и черт с ними, пускай пропадают. Да и вообще куда естественней, если я пройду эдак небрежно, ленивой походочкой, руки в брюки. Только получится ли у меня ленивая походочка? Ведь я двигаюсь, будто неведомое, только что сработанное чудище с жесткими, негнущимися конечностями, которое, того гляди, кого-нибудь сокрушит или задавит. Нет, это не годится — выйти из гостиницы надо примерно так же, как я выхожу каждое утро.

Я открыл окно, напустил холоду с улицы и полчаса ходил взад и вперед по комнате. Это было невыносимо трудно. Мне казалось, у меня нет ни рук, ни ног, словно я лишился их на войне, я герой и мне дали искусственные конечности, самые грубые, а я с неукротимым, яростным мужеством из последних сил стараюсь ходить и действовать ими, как все люди, только бы снова оказаться в своем самолете, снова расстреливать фашистские бомбардировщики. Достойная задача для настоящего мужчины, и уже после первых десяти минут я обрел силу и самообладание, каких прежде в себе и не подозревал. Что творилось в Лондоне и вообще в мире, пока я был отрезан от всех этой всепоглощающей борьбой? Не знаю, ведь я занят был только этой борьбой и ни о чем больше не помнил. Через двадцать минут я вроде уже шагал, как всегда, но мне все было мало. Надо ходить еще лучше — вдруг мне только кажется, будто походка у меня стала самая обыкновенная? Нельзя рисковать — я знал, именно это упорство и отличает меня от большинства людей, они-то уже давно бы отступились. Но ведь на карту поставлена не только часть моего достояния, под угрозой оказалась и моя честь и самоуважение, а я и не подозревал, что они так для меня важны.

В последнюю минуту, когда походка была уже окончательно отработана и можно было отправляться, я из озорства схватил со стола вчерашнюю газету, сложил ее, сунул под мышку и вышел вон. Я принялся насвистывать лихой, пустопорожний мотивчик, который насвистывали в те дни все, запер номер и зашагал по коридору. Я совсем упустил из виду лестницу и сейчас старался спускаться как можно быстрей, лишь бы не загреметь по ступенькам, а все мои внутренности под многочисленными одежками скрипели и стонали, точно переборки старого парусника. Администратор, как всегда, дружески кивнул мне из-за стойки:

— Опять в поход, мистер Крессуэлл?

— Сегодня немного задержался, — с улыбкой ответил я. — Надо было написать отчет.

— Трудная у вас жизнь, — усмехнулся он.

— Бывает и потрудней, — сказал я. — Вернусь к обеду.

— Кстати, у меня для вас счет, — сказал он мне вслед, когда я повернул к выходу. — Все подсчитано.

— Я как раз в банк, — сказал я. — Расплачусь, когда приду. Он улыбнулся.

— Спеху нет. Но он готов, так что можете спросить в любую минуту.

Я посмеялся над его добродушием, а он пожелал мне удачи. И тут у меня выскользнула газета.

Я жутко сдрейфил, но виду не подал. На мне столько всего было надето, я весил, наверно, чуть не полтонны и потому просто взял да и запихнул ее ногой под вешалку.

— Все равно она вчерашняя.

А он ничего не заметил и теперь вскинул на меня глаза:

— Что вы сказали?

— Какое холодное утро.

— Мороз, — заметил он. — Говорят, зима будет суровая.