Начало пути

– Да, пожалуйста, господин есаул, у нас лошадь совсем плохая, помогите пожалуйста вытащить нашу повозку. Вы первый кто остановился, а так все мимо едут, даже не смотрят, а у меня у самой сын офицер, – со слезами в глазах дрожащим голосом говорила одна из них, пожилая, фактически старуха.

Обе женщины выглядели настолько измученными, что наверняка сейчас смотрелись гораздо старше своих лет, старшей можно было дать лет шестьдесят. Вместе с возницей и ординарцем Иван помог таки лошаденке вытянуть нелегкую кибитку с обочины на дорогу. Все это время вторая женщина, та, что помоложе, внимательно из под своей пуховой шали смотрела на Ивана. После того, как он сообщил, что они могут ехать дальше, она вдруг обратилась к нему?

– Вы меня не узнаете, есаул?

– Иван внимательно пригляделся к женщине – на вид лет тридцать, худощавое, нездорового цвета лицо, сухая кожа… и похоже, что сравнительно недавно она остриглась в качестве профилактики от тифа, и потому волосы еще не отросли, по этой причине она, видимо, на людях никогда не снимала шали. Шуба-барнаулка, скорее всего, когда-то сшитая на заказ по фигуре, сейчас была ей явно велика. Что-то отдаленно знакомое, из-за непреодолимой толщи произошедшего за последние несколько лет, искоркой вспыхнуло в сознании Ивана и тут же погасло. Нет, он решительно не мог припомнить эту женщину.

– Ну, вспомните же, Оренбург… я Катя, тогда носила фамилию Рябоконева. Неужели не помните?! – женщина спрашивала почти с отчаянием и обидой.

И только услышав имя, он вспомнил. Имя Кати Рябоконевой тогда не сходило с уст едва ли не всех юнкеров Оренбургского училища. На балах, чтобы танцевать с ней, тогда писаной красавицей, юнкера записывались в очередь. Она училась в одной из трех женских гимназий Оренбурга и была дочерью войскового старшины, занимавшего не последнюю должность в штабе Оренбургского казачьего войска. Оренбургские барышни, особенно симпатичные, были очень привередливы. В основном дочери казачьих офицеров, они отлично разбирались, что из себя представляет то или иное казачье войско, и если сами путались, то их родители вполне могли объяснить, что их ожидает, если выйти замуж за юнкера, который после выпуска уедет, например служить к себе в Забайкалье, или на Дальней Восток. По этой причине особым «спросом» на балах, устраиваемых в юнкерском училище, пользовались либо местные оренбуржцы, либо заведомо «богатые» кубанцы и уральцы. Сибирцы, котировались весьма средне, а с учетом того, что Иван и танцор был так себе, на балах он в основном, что называется, «простаивал». И тем не менее, королева тех балов Катя Рябоконева почему-то его запомнила, а вот он ее… Что с ней стало, ведь она ровесница его Полине и ей всего-то 22 года, а выглядит… Нет, Иван ни за что не узнал бы в этой убогой беженке ту роскошную барышню, из-за которой соперничало столько юнкеров с его курса, считали за честь станцевать хотя бы один танец с ней…

– Что?… Катя… вы!? Извините, как же, как же, конечно… Но столько лет прошло. У меня на лица вообще память слабая, извините… А вы, надо думать, с обозом атамана Дутова прибыли?… Постойте, вы же замужем за Костей Епифанцевым. Вы, наверное, сейчас к нему и едите, – догадался Иван.

– Да-да, к нему, вы его давно видели… он здоров… он!?… – это подскочила уже вторая женщина, по всему мать Кости.

– Да как вам сказать, ведь мы в разных полках служим… Но вроде с ним все в порядке, он у нашего атамана в оренбургском полку, сотней командует… Видите ли, я с ним наверное уже месяца два как не виделся, – признался Иван, чувствуя некую неловкость от того, что не может сообщить жене и матери своего сокурсника ничего существенного о нем, и поспешил перевести разговор в более деловое русло, стал расспрашивать о том, как они добирались от Оренбурга…

Как и следовало ожидать, обе женщины преодолели с отступающей армией Дутова тяжелейший путь через голую пронизываемую зимними ветрами киргизскую степь. В дороге от тифа скончались отец и мать Кати. Иван взялся проводить женщин до обоза Семиреченской армии, откуда они уже вполне могли дать знать на позиции, где дислоцировался оренбургский полк, своему сыну и мужу…

Хардины с пониманием отнеслись к три недели не видевшим друг друга супругам. Они сделали все, чтобы те могли уединиться… Хардины путешествовали не просто с комфортом, например, с туалетом внутри, а с невиданными удобствами, из которых «вершиной», конечно же являлось то, что одна из кибиток была оборудована так, что в ней можно принимать ванны. По этой причине в друзья к ним набивалось много всякого беженского народа, но в свою «походную баню» Хардины кроме, конечно, Полины и своих приказчиков никого не пускали. Естественно, вымылся там и Иван… вместе с Полиной. После совместной ванны, смыв с себя «пуд» походной грязи, Иван, посвежевший, в чистом белье, прихлебывая душистый чай, рассказывал Полине, как встретил жену и мать своего однокашника. Рассказал, о том, что они пережили в дороге и как неважно выглядят… Полина со своей стороны выразила бытовавшее среди беженцев общее мнение: