Начало пути

Володя с трудом припомнил, как ходил вместе с родителями в 16-м году на именины жены начальника местной самоохраной сотни, тогда только недавно комиссованного с фронта хорунжего, и там видел его 12-летнюю дочь. Она показалась тогда ему такой маленькой, что он не запомнил ее имени… Надо же как выросла, всего-то ей сейчас 14-ть, а не скажешь, настоящая взрослая барышня. Девушка, тем не менее, не называла своего имени, а он, ну хоть тресни, не мог его вспомнить…

Домна Терентьевна долго уговаривала мужа пройтись с ней в вальсе. Их встретили одобрительным гулом:

– Во хозяйка… вот это баба, царица, всем молодым воткнет… А атаман-то наш, смотри тоже умеет, орел…

Но вальсировать долго не дали. Основная масса гостей, немного передохнув, и ещё выпив и закусив, вновь потребовала гармонистов и пляски… До поздней ночи продолжался это «похмельный» день, угощение, пляски, гулянье. Жители станицы, не приглашённые на свадьбу, в основном новосёлы: сезонные и постоянные батраки, арендаторы земельных участков у казаков, или казачьих вдов, а также приблудные люди, перебивавшиеся случайными заработками, мелкие ремесленники… Все они тоже не могли уснуть из-за этого затянувшегося за полночь веселья. Таким как они казаки не раз говаривали: не ставь своего грязного лаптя на казачью землю мужик, с ногой отъем. Потому радости от этого веселья они испытывать никак не могли. Когда бессонно ворочались под звуки доносящихся переборов гармоник, разухабистых частушек и песен многих посещали мысли типа: «Порадуйтесь пока… недолго вам осталось жрать, петь, плясать, жиреть…»

23

В доме Решетниковых Полину встретили с радушием и предупредительностью. Молодым отвели комнату, где спали раньше сыновья и работой по дому невестку не нагружали. Об том заранее ещё до свадьбы долго вели «переговоры» Домна Терентьевна и Лукерья Никифоровна. Понимая, что непривычная к «черному» труду Полина, к тому же большую часть года занятая в школе, вряд ли «потянет» обычные невесткины обязанности: доить, кормить скотину, стирать, мыть полы в доме… Обе сватьи пришли к выводу что Решетниковы должны взять в дом «черную» работницу и таковая довольно быстро нашлась. Двадцатипятилетняя Глаша Зеленина не была «классической» батрачкой, она являлась по рождению казачкой, дочерью однопризывника Игнатия Захаровича, утонувшего в проруби во время зимней рыбалки лет пятнадцать назад. Мать Глаши, бабу не видную, никто больше замуж не взял, и ей одной с дочерью приходилось туго, несмотря на помощь станичного общества. Едва девочке исполнилось тринадцать лет, мать стала отдавать ее сначала в няньки, то в одну, то в другую семью, а потом и в работницы, фактически в батрачки. Глаша тоже выросла некрасивой и угловатой, к тому же за ней не давали никакого приданного, кроме «сиротского» пая земли, ежегодно сдаваемого в аренду. Потому замуж выйти ей было сложно. Когда Лукерья Никифоровна «сторговала» ее у матери за обычную цену, десять пудов зерна и два воза сена, то Глаша пребывала вне себя от счастья… Нет, она не горела желанием «вламывать» в чужом доме, или быть на побегушках у атаманской дочки, она просто хотела попасть именно в этот дом, к Решетниковым. Глаша давно, с самого детства была тайно влюблена в их старшего сына Степана, и не признаваясь сама себе лелеяла призрачную надежду, что он на нее обратит внимание. Здесь ее «шансы» заметно увеличивались, ведь Степан когда-нибудь вернется в родительский дом и обязательно там ее увидит. О ее чувствах догадывался Иван, он молча жалел сироту, но никому об этом не говорил, даже матери и Полине, не сомневаясь, что эти мечты неосуществимы. Если бы мать узнала, она бы никогда не взяла Глашу, ибо не желала в невестки своему сыну бесприданницу, да ещё уродину. Лукерья Никифоровна вообще в последнее время думала о другом, она боялась, что Степан больше вообще не женится, потому, как всё никак не навоюется. Писали ему письмо, что свадьба Ивана состоится в июле, то ли дошло, то ли нет, да и где он сейчас. Так и не приехал.