Начало всего

Тут везде стояли чудны́е скульптуры, которые Кэссиди называла «художественной инсталляцией». В частности, одна такая художественная инсталляция была сделана из ржавых бочек, и я заметил, что неплохо бы им ее деинсталлировать. Кэссиди рассмеялась. Ее волосы были распущены – как я больше всего люблю – и падали на плечи свободной волной. И она надела сапожки с высоким каблуком, из-за чего стала выше. Так ее было удобней держать за руку, и она почему-то казалась ближе и более досягаемой.

Кэссиди затащила меня в тесный магазинчик, ломившийся от завалов подержанной одежды. Я без особой охоты просмотрел на вешалке-стойке футболки, больше разглядывая присутствующих здесь людей, нежели вещи. За кассой стояла блондинка с дредами и кольцом в носу, а возле примерочной – азиат с тату-рукавами и растянутыми мочками ушей.

– О боже! Это супервещь! – воскликнула Кэссиди, показывая мне синее безобразие с перьями: то ли пальто, то ли халат, черт его разберет.

– Нет, – отрезал я.

– Примерь! – потребовала она и тут же со смехом вернула этот ужас на место.

Вскоре стало понятно, что Кэссиди прикалывается надо мной, выискивая самые страшные шмотки.

– Это обычная черная футболка, – сказала она, глядя на вещь, которую я держал в руках. – Ну давай же, Эзра, я не буду делать это за тебя. Прояви свою индивидуальность! Застегнутые на все пуговицы рубашки и мешковатые джинсы не для тебя.

Я опустил взгляд на черную футболку, осознав: Кэссиди привела меня сюда не для того, чтобы купить мне парочку новых джинсов. Она решительно настроена помочь мне разобраться в том, кем я хочу быть теперь, когда сижу за столом с командой по дебатам, участвую во флешмобах и тайком пробираюсь в лекционные аудитории университета. Она права. Если я больше не хочу тусоваться со своими бывшими друзьями, то мне, наверное, не стоит одеваться как раньше. Тем более что за лето я сильно похудел и вся одежда из моего шкафа стала мне велика.

– Есть предложения? – задал я безобидный для себя вопрос.

– Хм-м. – Кэссиди медленно обвела меня взглядом с ног до головы, будто наслаждаясь одной ей известной шуткой. – Как насчет кожаного пиджака?

Когда я вывалил на стойку у кассы ворох одежды, девушка с дредами улыбнулась.

– Шикарный пиджак, – пробила она его. – Советую носить его с черными джинсами.

– Так и сделаю. – Я достал кредитку.

– Но только ни в коем случае не с этой рубашкой, – засмеялась она, продолжая пробивать мои вещи и засовывать их в пакет.

– Точно не хочешь взять себе тот перьевой халатик? – поддразнила меня Кэссиди, садясь в машину.

– Точно. Если возьму, боюсь, Тоби обзавидуется.

– Ты прав, – согласилась она.

В ожидании моего места на парковке, зад моей машины подпирал другой автомобиль. Я еле смог выехать.

– Ну вот серьезно, – проворчал я, – почему в мире столько тупых водил?

– Ты занял место под деревом. Может, он «шаттенпаркер», – отозвалась Кэссиди, включив радио. Понажимала на кнопку настроенных волн и, получив три коммерческих радиостанции кряду, сдалась.

– Что такое «шаттенпаркер»?

– Это немецкое слово, – улыбнулась Кэссиди. – Грубое. Означает человека, всегда паркующегося в теньке, чтобы салон машины не нагревался. В немецком полно крутых оскорблений.

– Например?

– Эм… – Она на секунду задумалась. – «Фондоухер». Тот, кто терпеть не может холодный душ. А особенно мне нравится «бакпфайфенгезихт». Переводится как: «лицо, напрашивающееся на кулак». Очень по-шекспировски.

– Где ты всему этому научилась? – покачал я головой.

– А тебе что, никогда не бывает скучно? – ответила она вопросом на вопрос.

– Бывает. Но я при этом не набиваю в «Гугле» немецкие оскорбления.

– Почему? Интересно же!

Я пожал плечами и выехал на шоссе.

– Наверное, мне просто не приходило это в голову.

– А знаешь, что мне сейчас пришло в голову? – игриво спросила Кэссиди.

– Что?

– Что я не видела твоей спальни.

К счастью, родители уехали покупать новые люстры, или светильники, или лампы – в общем, что-то в этом роде, я не особо слушал утром мамины объяснения. Главное, их не было дома и они еще не скоро вернутся.

– Мне стоит бояться? – осторожно поинтересовалась Кэссиди по пути в мою комнату. – Бардака и сырного запаха, как часто бывает в спальнях парней?

– Сто́ит. Еще все стены у меня завешаны плакатами с девушками в бикини. А прикроватная тумбочка забита лубрикантами.

– Я бы разочаровалась, если бы это было не так, – рассмеялась Кэссиди.

Мне нечем было похвастаться в своей комнате, кроме как огромной кроватью. И чистотой. По вторникам приходила уборщица, но если у меня было грязно, мама сама поднималась и наводила порядок – то есть шарилась по моим вещам. Я старательно этого избегал.

Плакаты на стенах мне вешать не разрешали, поэтому я украсил спальню двумя распечатанными фотографиями в рамах: Макинроя и Флеминга на Уимблдоне[38], да несколькими картинками с яхтами и морскими видами, хотя сами мы в плавание никогда не ходили. В большом книжном шкафу у меня стояли фотографии со школьных танцев и лежала парочка игровых приставок. На месте теннисных призов, которые я убрал в стенной шкаф, зияла пустота.