…Началось в Республике Шкид

«Приход Пантелеева всегда вызывал шумные приветствия, на которые он отвечал короткими кивками, пробираясь куда-нибудь в сторонку. И долго, терпеливо, никого не торопя, да и не собираясь скоро покинуть многолюдную редакционную комнату, сиживал молча, стараясь не привлекать внимания. Но все равно влиял на окружающих в силу своей значительности — пришел талант, и даже молчавший, и тихий не безразличен. Потому что, даже и не участвуя в том, что делается с ним рядом, он досуха впитывает все и образует вокруг себя магнитное поле»[9].

Еще до первой встречи с автором «Часов» Горький писал о нем С. Н. Сергееву-Ценскому: «Мне кажется, что… Леонид Пантелеев — парень талантливый. Ему сейчас 20 лет, он очень скромен, серьезен, довольно хорошо знает русскую литературу, упорно учится…»

Когда Горький, приехав из Италии в Ленинград (было это в 1928 году), пригласил Пантелеева в Европейскую гостиницу, где обычно останавливался, он вызвал этим приглашением целую бурю в душе молодого писателя:

«Я не спал всю ночь. Я уже решил, что не пойду, я знал, что не выдержу этой встречи с великим писателем один на один, — и все-таки колебался, все-таки не мог победить в себе страстного и вместе с тем такого простого и естественного желания — увидеть Горького.

Перед рассветом я, помню, закурил, взял с полки потрепанный, перевязанный веревочкой томик «Знания» и стал читать «Городок Окуров». И, прочитав две или три страницы, я вдруг понял, что надо идти, что не идти нельзя, что если не пойду — не прощу себе этого до самого смертного часа».

И все же, ожидая в приемной гостиницы, когда его позовут к Горькому, он самым серьезным образом подумывал, не выпрыгнуть ли ему из окна.

Общение с Горьким дало очень много Пантелееву. По совету Алексея Максимовича и с его помощью он поступил учиться на вечерний рабфак Ленинградского технологического института. Учился там вместе со столярами, кожевниками, кондукторами, которые приходили на занятия после большого трудового дня. Особых знаний он там не приобрел, но с интересом следил за товарищами по учебе, получал новые жизненные впечатления. По поручению Горького и по командировке его журнала «Наши достижения» зимой 1929 года Л. Пантелеев ездил в Новгородскую область от Старой Руссы до Осташкова. Летом того же года — уже вместе с Маршаком — отправился на Каспий, на рыболовецкие промыслы. От Рыбинска до Астрахани — пароходом, в Астрахани выходили с рыбаками в море, ездили в калмыцкие села. Обратно — пароходом до Казани, оттуда поездом до Москвы.

Горький убежденно верил в писательское призвание своего младшего товарища по цеху. Известному литературоведу В. Шкловскому довелось слышать однажды, как Горький говорил о молодом писателе «с уважением к тому, что уже сделал Пантелеев в литературе, и с победоносной верой, что он еще много сделает».

«Он очень много сделал для меня, — писал позднее Л. Пантелеев, — и у меня есть много поводов вспомнить о его добром сердце». С благодарностью говорил об учебе у Горького, хотя «учился у него не ремеслу», а самому главному: «по-горьковски работать, по-горьковски увлеченно, самоотверженно, честно и достойно относиться к… литературному делу».

Когда Пантелеев был у Горького первый раз, тот напутствовал молодого писателя такими словами: «Любите Маршака, учитесь у него!»

К этому времени Пантелеев и Маршак уже были друзьями. С глубоким чувством вспоминал Л. Пантелеев: «Я полюбил Маршака с первой встречи и учился у него всю жизнь».

Что же это была за учеба? Как складывались их отношения? Трудно давались молодому литератору их первые встречи — не только в силу его застенчивости, стеснительности, а скорее потому, что были эти встречи ему еще «не совсем по плечу». Кончив по нынешнему счету всего шесть-восемь классов средней школы, знал он, конечно, несравненно больше, чем нынешний семиклассник. Прочел и знал он многое и в русской, и в зарубежной литературе, и в истории живописи, философии и политической экономии, но все это читалось вперемешку, без всякой системы, и поэтому, признается он, «дырок, прорех в моем самообразовании было немало».

Конечно, Маршаку хотелось как можно скорее приобщить по-настоящему своего молодого друга к тому, что он знал и любил превыше всего: к лучшим произведениям русской и мировой поэзии, научить его понимать красоту и силу великих стихотворений. «И вот я попал к Маршаку. Он оглушил меня стихами. Оглушил буквально, потому что на первых порах мне было как-то даже физически трудно. Так чувствовал бы себя, вероятно, человек, не знавший до сих пор ничего, кроме мандолины или банджо, и которого вдруг посадили бы слушать Баха, да еще перед самым органом».

Но постепенно общение с Маршаком превращалось в школу — самую высокую, самую удивительную: