Проснулась. Чувствовала себя прекрасно, даже слабость не была уже такой ощутимой. Но ощутимым был голод. Казалось, что я постоянно хочу кушать и теперь никогда не избавлюсь от этого чувства. Ещё не открыла глаза, как поняла, что стало причиной пробуждения. Нос щекотал знакомый запах вкуснейшего бульона. Открыла глаза и перевернулась на другой бок. Сама. И этот факт не мог не радовать. Наконец, силы возвращались, и мне не приходилось чувствовать себя марионеткой, которая без посторонней помощи не может и пальцем пошевелить. Но и это была не последняя радость. На прикроватном столе стояла тарелка, от которой вместе с горячим паром поднимался аппетитный запах, исходящий от бульона. Тарелка была сдвинута к стенке, которую подпирал стол, а на свободном пространстве были разбросаны бумаги, какие-то тетради, а на стуле, которого не видела раньше, сидел сосредоточенный Доминик с толстым фолиантом в руках. Парень хмурился, постоянно заглядывал в бумаги и вновь возвращался к книге. Он был так занят своими делами, что не сразу заметил, что я проснулась. А я не отвлекала его. Наблюдала. Выглядел он, как и всегда, восхитительно, несмотря на лёгкую небрежность. Светлая рубашка, рукава которой были расстёгнуты и закатаны до локтя, пуговицы у ворота были тоже расстёгнуты, а в вырезе сверкала крупного плетения цепочка. Светлые, слегка потёртые джинсы отлично подходили к классической рубашке. Он выглядел так, будто сидел не в больнице за изучением чего-то, а в неплохом кафе. Хотя, Доминик всегда выглядел потрясающе. Только в этот раз тёмные круги под глазами выдавали усталость, что отличало его образ от привычного. Но он всё равно казался мне самым красивым. В его тёмных глазах было столько света и тепла, а в улыбке – понимания, что он не мог не нравиться. Наверное, с первого дня у меня не оставалось шансов, я просто не могла не влюбиться в этого парня. И сейчас, глядя на него, понимала, что во мне говорила любовь. Туман неведомых до знакомства с Домиником чувств окутывал разум, чей ворчливый голос изредка напоминал о том, что парень знатный манипулятор и вьет из меня веревки. Но я отмахивалась от этого вредного, пусть разумного, но нежеланного сейчас голоса, и с упоением представляла, как вновь окажусь в объятиях своего заботливого и любимого чертёжника. Тем более, он обещал больше не манипулировать мной.
- Выспалась? - хмурая складка между бровей исчезла, на лицо набежала мягкая улыбка, а учебник был отложен в сторону. - Как себя чувствуешь?
- И выспалась, и чувствую себя хорошо, хочу есть и одеться. Даже не знаю, чего больше.
- Аппетит – это хорошо. Одежду я тебе принёс, - мотнул головой в сторону стеллажа с лекарствами, у которого стояли три бумажных пакета. - Я не знаю что там, собирала Натка, но она уверяла, что только всё самое необходимое. Сначала оденешься, потом будешь кушать или наоборот?
- Сначала оденусь.
Доминик поставил все пакеты на кровать и снова сел на свой стул. Выжидающе смотрела на него. Он, судя по всему, никуда не торопился. И только через несколько секунд переглядываний, уголки его губ дрогнули, он молча поднялся и пошёл к двери.
- Опять всё самое интересное пропущу, - с сожалением сказал он, ни к кому не обращаясь, и вышел.
Фыркнула, наблюдая за закрывающейся дверью. Наглец. С упоением мысленно ворчала о том, что я больна, недавно чуть не умерла, а ему зрелища подавай. Сетовал, видите ли, что пропустит самое интересное. Мужичьё. Но улыбка с лица не сползала. Смешанные чувства обуревали меня, пока искала что-нибудь подходящее, во что могла бы одеться. С одной стороны, меня смущали эти намеки, которые проскальзывали уже не впервой, с другой – было безумно приятно от мысли, что Доминик так реагирует. Каким бы он ни был милым, замечательным, трепетным и нежным, он был мужчиной, который, как ни крути, должен желать свою женщину. Я это понимала и была рада, что он не скатывается в пошлости, а очень тонко подходит к этому вопросу и, делая намеки, делает мне комплименты.