Начинается ночь

Она принесла пакет молока для Миззи (к утреннему кофе) и две бутылки какого-то экзотического "Каберне" им всем на сегодняшний вечер. Вместе с ней в квартиру входят ее витальность, свойственное ей естественное чувство собственной значимости, ее идеально простые джинсы, бледно-бледно-голубой свитер, копна жестких, коротко стриженных волос с вкраплениями седины… Она все еще держится как молодая обаятельная девушка, которой была когда-то.

Такое раннее увядание, это что — проклятье рода Тейлоров? Или действительно есть какая-то магическая сила в их ветхом доме — стоит его покинуть и чары рассеиваются?

Происходит обмен приветствиями и поцелуями, откупоривается первая бутылка "Каберне". (Что это с Ребеккой? Разве правильно предлагать вино наркоману?) Они проходят и рассаживаются в гостиной с бокалами в руках.

— Я думаю позвать Джули на следующие выходные, — сообщает Ребекка.

— Она не приедет, — отзывается Миззи.

— Что, она на одну ночь не может оставить детей? Они уже не маленькие.

— Я тебе говорю, она не приедет.

— Я ее обработаю.

— Не надо никого "обрабатывать". Я тебя очень прошу.

— Она их с ума сведет. Этих детей. Да и вообще, тут не в детях дело, а в том, что Джули постоянно нужно доказывать самой себе, что она самая лучшая мать на свете.

— Пожалуйста, не дави на Джули. Я сам к ней съезжу.

— Никуда ты не съездишь.

— Съезжу как-нибудь.

Миззи по-турецки сидит на диване, держа бокал вина так, словно это кружка для пожертвований. Он — это очевидно — вторая Ребекка. Причем речь не о внешнем сходстве, а о реинкарнации, ни больше ни меньше. В нем тоже есть легкость и непосредственность самого младшего; безусловная уверенность в собственной уместности — вот он я, обещанный ребенок! У него ее посадка головы, ее пальцы, ее смех. Он невысокий — примерно метр семьдесят два, крепкий, хорошо сложенный. В самом деле, легко представить себе, как он сидит в позе ученика на краю священного сада. Еще он немного похож на одного из этих полуобморочных ренессансных Себастьянов: волны темно-каштановых волос, жилистые бледно-розовые руки и ноги.

Питер слышит свое имя.

— А?

— Когда мы последний раз были у Джули и Боба? — спрашивает Ребекка.

— Точно не помню, месяцев восемь или девять назад.

— Неужели так давно?

— Да. Никак не меньше.

— Знаешь, очень трудно заставить себя тащиться в Ди-Си[9], — говорит она Миззи, — и весь уикенд торчать в этом чудовищном доме.

— Да. Этот дом меня тоже слегка пугает, — отвечает Миззи.

— Тебя тоже? Значит, ты понимаешь, о чем я говорю?

Питер снова отключается. Это тейлоровские дела, словесный пинг-понг, в котором он может позволить себе не участвовать. Собственно, никто этого от него и не ждет. Он видит, как Ребекка подвигается поближе к Миззи, как будто ей холодно, а от Миззи исходит тепло. Каждая из трех сестер верит, что Миззи — семейный ангел-хранитель, гений рода, тот, кому можно пожаловаться на несовершенство двух других.

В Миззи и вправду есть что-то от призрака. Он немного похож на сон о самом себе, каким-то чудом ставший видимым всем остальным. Наверное, это как-то связано с его детством, проведенным с Беверли и Сайрусом в огромном пустынном особняке, на атмосферу которого не могло не повлиять то, что Беверли вообще перестала что бы то ни было делать по дому, а Сайрус, которому стукнуло шестьдесят в том же самом месяце, когда Миззи исполнилось десять, все реже и реже покидал свой кабинет, возможно, спасаясь таким образом от вопиющих странностей своей жены, с годами становящихся все более и более пугающими. Девочки приезжали время от времени, но у каждой уже была своя собственная жизнь. Ребекка училась в Колумбийском, Джули — в медицинской школе, а Роуз героически сражалась со своим первым мужем в Сан-Диего. Миззи опоздал на вечеринку — его отрочество прошло в тускло освещенных комнатах (с некоторых пор Беверли начала практиковать патологическую бережливость) среди замусоленных артефактов. Во время одного из визитов (Миззи было шестнадцать) Питер расписался на пыльном подоконнике, а в гостиной за горшком с фикусом обнаружил полуразложившуюся мышь. Стараясь не попасться никому на глаза, он на совке вынес ее из дому с таким чувством, словно ограждает Тейлоров от неутешительного врачебного диагноза.

Миззи! Практически невозможно объяснить ни сплошные "отлично" (которые привели его в Йелль), ни наркотики (которые увели его непонятно куда).

Надо сказать, что для человека, с которым приключилось столько всего разного, выглядит он на редкость сохранно. В детстве он казался слегка странноватым, но чем дальше, тем явственнее проступала его хищная красота, которую до поры до времени словно бы просто прятали от сглаза — так добрая фея накидывает волшебный плащ на прекрасного принца, охраняя его от беды. Если верить слухам, девочки начали звонить, когда Миззи не было и одиннадцати.

— …После чего она с каменным лицом выходит в большую комнату, как она ее называет, — говорит Ребекка.

Миззи грустно улыбается.