Начиналась жизнь

— Железо должно стать четырехугольным и приобрести блеск, — так говорит мастер. — Оно должно так блестеть, чтобы в него можно было смотреться, как в зеркало. Иначе, — говорит он, — ты такой слесарь, как я акушерка. Понятно?

Горобец вначале выходил из себя. Из-за плиток он даже собирался бросить работу. Не хочет он пилить, да и только. Лучше бы, говорил он, заставили его камни таскать. Невмоготу ему на одном месте стоять. Этот ржавый кусок железа подчиняет себе, а Сенька не хочет подчиняться. Однако мастер обрезал Сеньку так, что у того в глазах потемнело. Если он не хочет учиться работать, то пусть идет помощником к гицелю[5], а на заводе он должен стать слесарем.

Когда я в первый раз попал в цех, меня охватил страх: шкивы, точно змеи, ползли вдоль потолка, гул трансмиссий ошеломил меня. Можно оглохнуть от этого шума! Белые тонкие стружки летят от токарных станков, и эти горячие стружки со странным жужжаньем носятся вокруг тебя.

Стою рядом с Сенькой подле тисков и пилю.

— Горобец! — кричу я. — Эв-ва!

Но Сенька не слышит, он занят. По-видимому, мой восторг его нимало не трогает.

Мастер, очевидно, нами недоволен. Он говорит:

— Тут не должно быть ни Горобца, ни Долгоноса. Как это понять?

Он говорит, что нас обоих надо взять в тиски, как берут кусок железа, и раскалить на горне. Потом надо этот кусок железа (то есть меня и Сеньку) бросить в мартен, чтобы превратить в сталь. А если этот кусок железа (то есть меня и Сеньку) нельзя превратить в сталь, то надо его кинуть в мусорный ящик. Сенька говорит, чтобы мастер не морочил ему голову своими баснями, он все равно его слушаться не хочет.

Горобец говорит:

— Насильно только медведя научишь танцевать, да и то не всегда: если медведь не дурак, то танцевать не станет. Поди-ка назови его прогульщиком.

Не знаю почему, но мне мастер нравится. Правда, он частенько не прочь прикрикнуть на нас, но все же человек не плохой. В его маленьких глазках есть что-то привлекательное. Он низкорослый, с брюшком, смахивающим на футбольный мяч, и с маленькими усиками. Он любит часто поглаживать их, забывая о том, что руки его всегда в машинном масле. В хорошем настроении он не говорит с тобой, а только подмигивает. И ты должен его понимать.

А когда он сердится, начинает так бушевать, что хоть уши затыкай.

— А меня? — орет он. — Меня как учили? Бывало, прикажет мастер что-нибудь подать, а ты замешкаешься ненароком, так он тебе так заедет, что покойного прадеда увидишь. Иди-ка тогда, жалуйся губернатору!.. А вас вот учат читать, писать, да еще и деньги вам платят. Тумаки мне в ваши годы давали, а не деньги!

Но как только мастер заканчивает свою речь, он сразу становится мягким, как оконная замазка. Такой уж он чудак, наш мастер. Лучше не раздражать его.

Теперь я все смекнул. Мастер говорит, что если у человека не работает смекалка, то он ломаного гроша не стоит. На работе нельзя быть растяпой. Если стоишь у сверла или у механической пилы, которая визжит, как поросенок, и думаешь не о работе, а о черненькой подавальщице из столовой, тебе может так отхватить пальцы, что только держись.

Теперь у нас работа пошла легче. Мы делаем молотки. В первый раз, когда мастер принес мне кусок железа и велел сделать молоток, я решил, что он спятил: «Сделай молоток»! Как же мне обломок ржавого железа превратить в молоток? Он объяснил, что до намеченной точки нужно отпилить, а там, где мелом означен кружок, надо просверлить. Как только он отошел, Сенька высчитал, что на отпиливание уйдет целая неделя. Проще сделать это при помощи наждачного камня. Мы так и сделали, но наждачным камнем захватили на несколько миллиметров больше, чем полагалось, и сделали вид, что не заметили этого.

Подходит мастер и видит, что мы слишком быстро справились с заданием. Он берет наши будущие молотки и швыряет на пол.

— Это что за безобразие! Сию же секунду выбросьте это железо в помойную яму.

Ничего не поделаешь… Пришлось взять другое железо и сделать так, как он велел. Когда молотки были готовы, он только моргнул своими глазками. Это означало, что наша работа сделана неплохо.

* * *

Ф-фу… как я устал! И с чего бы это? Ведь я работаю всего четыре часа, а четыре часа учусь.

Что осталось у меня в голове от сегодняшних уроков? Чувствую, что она переполнена. Если бы ее хорошенько встряхнуть, из нее посыпалась бы таблица умножения, которую я с таким трудом вызубрил. Плохо еще укладывается в моем мозгу то, чему меня учат. Странное дело! Кусок железа не может удержаться на воде. А целый пароход держится. Как же это понять?

Учитель говорит, что этот закон открыл грек Архимед. Вот чудак!