Начиналась жизнь

Он направился на Благовещенский рынок. Если не здесь, под мостом, то там уж наверное найдет Бэрла. Был жаркий день. Пока Шраге поднимался по Черноглазовской улице, у него вспотел лоб. Он перерезал Сумскую и спустился к рынку по Бурсацкому спуску. У самого рынка, на мосту, сидел, поджав под себя ноги, слепой нищий. Возле него — двое босых детей. Отец вертел ручку лиры и хриплым голосом пел:

Як умерла ма-а-ти,
Осталися рі-дні.
Як мати умерла-а-а-а,
Осталися бі-і-дні…

После каждого куплета нищий спрашивал у детей:

— Люди идут?

— Идут…

— Милостыню дают?

— Нет.

Тогда он запевал снова:

Як умерла ма-а-ти…

В нескольких шагах от него сидела нищенка и однообразно покачивалась, точно заведенная. Она выкрикивала одну и ту же фразу:

— Подайте, не минайте!.. Подайте, не минайте!..

А из глубины рынка сюда доплывали звуки гармонии. С гармонией конкурировала шарманка, а с ними обеими, заглушая их, соревновался мощный тенор, резко отдаваясь в ушах Шраге:

Маруся отравилась,
В больницу ее везут…

Шраге заблудился в лабиринте корзин. К нему пристала торговка:

— Молодой человек! Молодой человек! Вот яблоки! Таких яблок вы никогда не ели!

Другая старалась хриплым голосом перекричать конкурентку:

— Нет! Вот где яблоки! Возьмите, молодой человек! Попробуйте! За пробу денег не беру.

Кто-то толкнул Шраге корзиной в бок. Это угостила его, пробегая, толстая семипудовая баба. Она бежала, вопя истошным голосом:

— Жулик! Держите! Держите!

Кудрявый паренек бросился ей под ноги. Торговка растянулась. Но товарки ее кинулись к воришке, окружили, отрезали путь к бегству.

Поймали…

Это был низенький мальчик, с пепельными глазами, орлиным носом и длинными, цепкими руками. Две торговки держали его под мышки, а остальные поочередно били по щекам.

— Ах ты, жулик этакий!

— Убивать их надо, этих мерзавцев, пока не выросли! Житья от них нет!

— Дайте ему хорошенько! Дайте ему пару тумаков в бок! Что вы стесняетесь!

Мальчик не выдержал и злобно плюнул одной из баб в лицо. Торговки остервенели. Мальчика едва не задушили тут же. В эту минуту в круг ворвалась семипудовая баба с корзинкой и, пыхтя, закричала:

— Поймали? Нет, что вы на это скажете, а? От горшка три вершка, и уже… ах, чтоб ты не вырос! Я стою себе, считаю деньги, а он подбегает с каким-то еще. Один выхватил деньги, а другой — корзинку. Где мои пятнадцать рублей?

— А я откуда знаю? — дерзко ответил мальчик. — Что я, бог, что ли?

Кто-то в кругу рассмеялся.

— Бедовый мальчишка!

— Он еще смеется, этот мерзавец!

Шраге побежал на шум. Поднявшись на цыпочки, заглянул из-за плечей в середину круга. На мгновение оторопел, а потом стал пробиваться к мальчику.

— Бэрл, почему ты ушел из детдома?

— Вот они, их воспитатели!

— Чтоб они сгорели вместе со своими воспитанниками! — посыпалось из толпы.

Шраге не отвечал. Лицо его пылало…

— Пустите его! — вырвал он мальчика из рук торговки. — Вы не имеете права бить ребенка.

— Чем таких детей иметь, лучше жизни решиться. От таких детей удавиться впору!

Свисток милиционера разогнал торговок.

…Домой Шраге вернулся к вечеру. Долго не мог прийти в себя. Жена подала обед, но он не прикоснулся к еде.

— Оставь меня, Рохл!

— Ну, — робко спросила она, — нашел?

— Да, — нервно ответил Шраге.

— Где же это сокровище?

— В районе. Успел обворовать кого-то. Сидит. Позже пойду за ним. Его выпустят под мою ответственность.

— Израиль! — взволнованно воскликнула жена. — Ты сам накликаешь на себя несчастье. Уверен ты, что он завтра не сбежит снова? Можешь поручиться, что завтра он не попадется опять в краже?

Шраге молчал.

Ночью он обходил комнаты, где спали новые ребята, привезенные из Запорожья. Он подходил к каждой кровати: одному поправит подушку, другому прикроет ноги.

ПРОШЕЛ ГОД

Прошел год.

Стены выбелены.

Стены говорят:

«Один за всех и все за одного».

Один, учитель Шраге, бегает, суетится, спорит, бранится — все за них, за всех. И эти все тоже бегают, тоже суетятся, но никто из них не беспокоится об этом одном, который мечется по целым дням из учреждения в учреждение, оттуда за дровами, за пшеном, хлебом, обувью, книгами — и все это с ордерами в руках, с обрывками измятой бумаги, испещренной кругом разными закорючками.

«Товарищу Шраге из детдома номер… выдать то-то и то-то…»

Очень редко голова его отдыхает от суеты повседневных забот. Поздно ночью остается он наедине с собой. Изредка делает записи в дневнике. Он записывает в тоненькую тетрадь выдающиеся события из жизни детского дома, чтобы видеть путь, который проделала его семья.

Вот он вернулся после ночного обхода спален. Растворил окно, подсел к столику. Неполный месяц ныряет в небесных высотах. Шраге перелистывает тетрадь, читая свои записи, и улыбается.