Начнем сначала

Движения девушки были неторопливы, легки и плавны. Прошло каких-нибудь пятнадцать минут, а на клетчатой скатерти уже выстроились в два ряда десять приборов с рюмками, рюмочками, фужерами и белыми островерхими пирамидками накрахмаленных салфеток.

Вошла разомлевшая от кухонного жара мать.

— Глянь-ка в окно. Зиму отец везет.

За окном метались крупные хлопья снега. Это была первая, совсем юная, еще незлая и несильная метель. Как новорожденный звереныш, она нетвердо стояла на ногах, качалась и падала, бездумно и слепо тыкалась в стены и заборы, неумело бодалась с проходящими по бетонке машинами. От шалых наскоков молодой метелицы огромные оконные стекла в гостиной прогибались и жалобно попискивали. Метель подхватывала с земли еще не успевший намокнуть песок, мешала его со снегом и этой смесью наждачила сверкающую скользкую гладь стекол. Упругие холодные струи воздуха, прорываясь в незаделанные щели рамы, раскачивали кремовую капроновую занавеску и тяжелые золотистые портьеры.

— Не примет Гудым, — огорченно выговорила Лена, прижимаясь выпуклым белым лбом к холодному оконному стеклу.

— Прилетит, — уверенно возразила мать. — Везучий. Да и погода, пока летит, не раз перевернется.

Яркая шелковая ткань плотно облегала пышные бедра, литой округлый торс, покатые неширокие плечи. Упорно и небезуспешно боролась Марфа с увяданием. За высоким воротничком искусно прятала стареющую шею. Хоть камни с неба, она не выйдет из дома, не сделав питательную маску и массаж лица. Была самым аккуратным посетителем единственного в Гудыме плавательного бассейна.

— Сумеречно, — глухо обронила Марфа и направилась к выключателю.

Кисть руки у нее была по-рабочему широкая. Кожа в морщинках, с приметной веточкой набрякших вен. На обихоженных пальцах три дорогих и красивых перстня.

Еще не дотронулась Марфа до выключателя, а в комнате неожиданно стало светлее.

— Ну, что я говорила! — вскричала Марфа. — Смотри, какое солнышко. В рубахе Максим родился. В рубахе.

Коротко зевнула. Потянулась энергично и так сильно, что хрустнуло в позвоночнике.

— Я побежала, — Лена отлепилась от подоконника. — Феликс Макарович, наверное, ждет.

— Подождет — не рассыплется. Голову накрой. Помнишь, что Сталина говорила про менингит?

— Помню! — уже из прихожей небрежно откликнулась дочь, и тут же хлопнула дверь.

Марфа вышла следом, кинула взгляд на вешалку, проворчала беззлобно:

— Паразитка. Трудно голову накрыть.

На кухне, как и в гостиной, тоже все сверкало: облицованные кафелем стены и светлый линолеум на полу, крытые голубоватым пластиком шкафы, стол со стульями и колонки, фаянсовые раковины-мойки, развешанные и на специальных подставках расставленные тарелки, шумовки, половники, терки, резаки, ножи, ножищи, ножички и прочие предметы кухонного быта. «Твою кухню надо на ВДНХ показывать», — не раз говорила Сталина…

Прежде чем осесть вот здесь, в заполярном Гудыме, Марфа с мужем и дочкой четырнадцать лет кочевали по стройкам трубопроводов: Бухара — Урал, Мессояха — Норильск, Средняя Азия — Центр.

На новое место Максим всегда ехал сразу с семьей. Тогда у них не было ни мебели, ни ковров, ни библиотеки, ни этих хрупких, дорогостоящих безделушек из хрусталя и фарфора. Четыре чемодана, ящик с книгами, узел с постелью — вот и весь скарб. Единственной ценностью было циммермановское пианино, которое они повсюду таскали с собой. Бывало, начинали и с землянки. Но и в землянке, в шестиметровом полубалке, даже в палатке, Марфа умела навести уют. Половички, занавесочки, ширмочки, чистая посуда, чистое белье, неизменный, раз и навсегда заведенный распорядок — вот он, уют, который особенно желанен и дорог в бивачной походной суете зарождающегося поселка трассовиков…

Что было тут девять лет назад? Ничего. Тундра и песок. И четыре полудома-полуземлянки, которые остались от строителей так и не родившейся железной дороги.

Сразу от крылечка дома начиналась нетронутая первозданная тундра. Незнаемостью, простором и яркостью покорила она и приворожила Марфу. Тундра в весеннем цвету — голубая сказка. Тундра зимой сказка белая. Даже тундра ненастная, накрытая туманом либо дождем волновала и манила Марфу. Какой только ягоды не насобирала она в первое гудымское лето: и морошки, и брусники, и клюквы. Насушила, наварила, намочила впрок, наготовила наливок и настоек… Максим тогда работал без передыху. Под самый ледостав приплыли наконец долгожданные баржи с вагончиками, трубами и оборудованием, а только провозглашенный трест Гудымтрубопроводстрой уже получил задание на зиму: 75 километров газопровода. С началом холодов они переселились в вагончик. Потом — деревянный барак. Потом коттедж. И вот третий год живут в этой квартире. Выросла дочь. Поднялся город. Встал на ноги Максимов трест. На девять заполярных лет постарели они с Максимом. «Ну да есть еще порох…»