Над арабскими рукописями

Речь идет о Теодоре Адамовиче Шумовском (1913–2012) – одном из последних учеников И.Ю. Крачковского, редком специалисте по арабской морской географии раннего нового времени, создателе единственного поэтического перевода Корана на русский язык. В 1938 году он был арестован за руководство молодёжным крылом мифической партии прогрессистов, кроме того ему ставилась в вину разнообразная антисоветская деятельность. Непосредственной причиной заключения Т.А. Шумовского могло послужить его публичное выступление в защиту И.Ю. Крачковского. Шумовский открыто высказал своё отрицательное отношение к статье Климовича, в которой тот обвинял академика в «низкопоклонстве перед Западом». По воспоминаниям Шумовского, ему также были предъявлены письменные показания впоследствии известного ученого-ассириолога и семитолога И.М. Дьяконова, который описывал Шумовского как «умалишённого». В вину Шумовскому ставилось также то, что он скрыл своё польское происхождение. – Примечание редактора.

Так, этот замечательный сборник все еще ждет своего исследователя. К старости мои руки все больше и больше ни до чего «не доходят», и я могу только перифразировать слова того музыканта, который говорил: «В молодости у меня в голове было много мелодий, но я не умел сочинять вариаций, теперь я легко пишу вариации, но не знаю, какую мелодию выбрать». И все же в бессонные ночи иногда мною овладевает мечта: «Как хорошо было бы иметь хоть пять арабистов с разными уклонами для описания рукописей! Тогда, разделив наши коллекции по дисциплинам, можно было бы в пределах человеческой жизни составить полный образцовый каталог, который ввел бы в научный обиход колоссальный и важный материал. Тогда и «лоциям» пилота Васко да Гамы не пришлось бы ждать второго столетия, пока ими кто-нибудь заинтересуется и опубликует». Но увы, народная арабская пословица говорит: «„Если бы“ дома не построит!»

V. В университетской библиотеке

1. Библиотекари и библиотека (1907–1930)

Два голоса доносятся ко мне из «служительской комнаты за стеной через глухое окно. В вечерней тиши библиотеки я хорошо различаю их: один принадлежит эстонцу или латышу Ивану, которого я давно прозвал оптимистом, второй, – медлительный и солидно-угрюмый – такого же заслуженного деятеля библиотеки Петра. Время близится к девяти часам, скоро библиотеку пора закрывать, их вечерняя работа кончается, и они – давние друзья, но вечные спорщики – мирно беседуют, как всегда на библиотечные темы, вне которых нет для них жизни уже больше двадцати лет.

И в этом случайном разговоре ярко отражается темперамент обоих: несмотря на дружбу, они совсем не похожи один на другого. Иван «оптимист», маленького роста, подвижной, рыжеватый, всегда приветлив и разговорчив, особенно, если находится под легким влиянием спирта, что с ним часто бывает; работу каждого из ученых, приходящих в библиотеку, и старых и молодых, он считает своей и без устали таскает снизу или сверху нужные книжки, обходясь без промежуточных инстанций библиотекарей или каталогов. Он знает хорошо латинский шрифт, немного знаком с немецким языком; это позволяет ему на память находить разные «зицберихи», как он называет Sitzungsberichte (протоколы заседаний) и Венской Академии и всех других. Рангов он не признает, и людей расценивает по их отношению к книгам и частоте посещений библиотеки. Раз, когда вниз зашел профессор Ф.Ф. Мартене, светило международного права, бывавший часто председателем Гаагского трибунала, Иван его проводил к директору, добавив в напутствие: «Вам внизу делать нечего, там у нас ученые занимаются». Зато не только среди юных приват-доцентов, но даже среди недавно «оставленных при университете», стоит им появиться во внутренних помещениях библиотеки, он быстро находит своих любимцев, которым помогает не хуже любого библиотекаря и, не жалея, поит «казенным» чаем с сахаром. И надо сказать, глаз его редко ошибается: много восходящих звезд он заметил на своем веку еще задолго, как те были признаны официальной наукой.