Над бездной

На пирушке память сгинь! — гласила тогдашняя пословица; ее можно было приводить в исполнение далеко не на всех пирушках; но у Росции действительно все забывали все: и различие сословий, и личную вражду, и разницу политических или религиозных убеждений; все, все забывалось среди этой атмосферы роскоши и беззаботного веселья в дыму благовоний, при звоне золотых, серебряных и стеклянных кратер — плоских и широких посудин на ножке, вроде рюмок; глубоких, тяжеловесных чаш; кубков самой причудливой формы, в виде оленьих рогов, львиных или собачьих голов, виноградных кистей, драконов с разинутой пастью, и т. п.

Заздравные тосты покрывались веселым смехом красавиц, которые дарили своих поклонников то нежною улыбкой, то жгучим взглядом, то писали на столе вином «люблю», что также было в большой моде.

У Росции все, все забывалось…

Никому из этих веселых людей не могло прийти на мысль, что, может быть, на мраморной лестнице этого чертога сидит теперь голодный и озябший несчастливец, который счел бы за милость получение сухой корки хлеба или несколько локтей шерстяной материи для обогревания окоченевших рук и ног. Никому из них не могло прийти на мысль, что, может быть, этот бедняк, орошающий слезами мраморную лестницу, когда-нибудь прежде пировал так же роскошно и сытно, как они.

Богачи равнодушно ежедневно проходили мимо таких бедняков, не подумав о том, каково те себя чувствуют.

Не могло им прийти на мысль и то, что может наступить минута, в которую участь этих голодных, окоченевших нищих покажется раем сравнительно… но не будем забегать вперед… гости весело пировали, не думая ни о прошлом, ни о будущем…

Кай Юлий Цезарь и Марк Туллий Цицерон оба были молоды, прекрасны, знамениты и богаты; оба глубоко ненавидели один другого в сенате и на форуме вследствие разницы своих характеров и отношений к строгому диктатору Сулле. Юлий Цезарь был смелый и веселый патриций, поступавший наперекор желаниям тирана, а Цицерон — плебей, гордый с равными, но льстивый с высшими или могшими доставить ему выгоду. За столом у Росции и они любезно угощали друг друга, забыв свои домашние счеты.

Кто был еще в этой зале, — выяснится само собою.

Хозяйка дома была высокая, стройная, худощавая, уже сорокалетняя, но очень моложавая особа, красавица как от природы, так и от искусной гримировки своего лица.

Редко кто знал настоящую наружность тогдашних веселых щеголих, потому что красить волосы сегодня в один цвет, а завтра в другой, посыпать их всевозможными пудрами или даже вовсе заменять париком было самою распространенною модою женщин, не державшихся строгих правил жизни.

Сегодня Росция была очаровательной брюнеткой с массою кос и локонов, пересыпанных блестящим, серебристым порошком и перевитых крупным жемчугом. Ее чело украшала широкая алмазная повязка, над которою возвышался венок из роз и лилий. Ее белое шелковое платье, вышитое золотом, было перетянуто поясом, длинные концы которого сверкали разноцветными драгоценными камнями. Ослепительной белизны шея украшалась ожерельем, плечи были покрыты прозрачным покрывалом с золотистыми нитями и блестками; серьги в виде золотых змей, многочисленные браслеты и перстни — все это сияло на обладательнице несметных богатств, полученных от щедрых поклонников таланта. Как луна среди звезд в полуночный час, сияла Эврифила Росция среди других красавиц не красотою, уже начавшею блекнуть, не ценностью своего наряда, нет, — Росция сияла, вызывая всеобщий восторг мужчин и зависть женщин, своим редким уменьем подобрать малейшие детали прически и костюма с такою неподражаемой гармонией и вкусом, что ни одна вещь на ней не казалась ни лишнею, ни тяжелою, ни яркою, ни слишком причудливою для ее уже немолодых лет. Розы и лилии венка, могшие казаться безвкусно растопыренными или огромными на другой голове, лежали ровно, искусно выбранные и пригнанные цветок к цветку вперемежку с мелкой зеленью среди пышных локонов.

Шлейф ее платья не волочился за нею, как хвост за павлином, мешая ходить, но живописными складками падал на пол не длиннее того, сколько требовалось, чтобы сделать еще величественнее стройную фигуру красавицы.

Никто не мог заметить ни одной морщины на этом прекрасном лице, но никто не мог заметить и присутствия искусно наложенной косметики. Это лицо, прекрасное и моложавое, тем не менее не выказывало усердных стараний быть как можно моложе, оно было молодо лишь на столько, чтоб быть прекрасным.

Наружности хозяйки соответствовала и ее манера держать себя. Когда она ласково трепала по плечу юношу, то он, даже будучи сенатором, не обижался на дерзость руки дочери отпущенника и не слышал ничего унизительного для себя в ее эпитетах: «друг мой» или «милый».

Точно так же и пожилой человек не слышал неприятной лести, когда Росция величала его «почтенным» или «добрейшим».

Все это как будто так и следовало.

Росция тихо расхаживала от одних гостей к другим, стараясь каждому сказать несколько приятных слов или предложить заздравный тост.