— Стоила бы она смерти, если б он сам был похож на Помпея с «честным лицом» вошедшим в поговорку… он ей изменил, увлёкся водоворотом удовольствий… как же мог он требовать от нее любви и верности?! Статилия, его вторая жена, не очень тоскует о том, что он теперь здесь сидит подле этой размалеванной Ланассы; но Фламиний ее не убьет, я уверен в этом, потому что в первом случае его спас диктатор от уголовного процесса, но пригрозил на будущее время.
— Это удивительная чета супругов! — сказала Росция. — И муж и жена сорят деньгами без счета, веселятся, как хотят, и… не ссорятся; это всего удивительнее!
— Это одно из грустных явлений, к сожалению, ежедневных в нашем веке, — заметил Цицерон, — оба они молоды и прекрасны; прокутивши все деньги, они ласково скажут друг другу: — прощай, ищи себе богатого мужа; Прощай, ищи себе богатую жену! — поцелуются в последний раз и расстанутся друзьями.
Цезарь и Росция засмеялись.
— Росция, — сказал Цицерон через минуту, — продекламируй что-нибудь.
— Мое искусство, наш Демосфен, не подходит к общему веселью моих гостей; драматизм…
— Декламируй, Росция! — закричал Цетег, отвернувшись от Преции.
— Декламируй, декламируй! — раздались возгласы гостей.
— Хорошо, — ответила актриса, засмеявшись, — но я вам продекламирую трагический монолог так, что вы будете хохотать. Я вам представлю, как Демофила жестикулирует в роли Медеи Эврипида. Слушайте и глядите!
Ставши среди комнаты так, чтобы все ее видели, Росция сморщила свой лоб, перекосила губы, закатила глаза и подняла руки кверху, так что ее прекрасное лицо моментально превратилось в подобие самой смешной комической маски. Резким, крикливым голосом она начала монолог:
— Да не сочтет меня никто смиренной и слабою сердцем или добродушной!.. мой нрав не таков: я благосклонна к друзьям, но грозна для врагов!
Гости захохотали, хоть настоящего сходства с манерой Демофилы не было в этой карикатурной пародии знаменитой актрисы на ее достойную соперницу, и неизвестно, что больше рассмешило слушателей — карикатурная ли поза и гримаса Росции или ее тщетное желание унизить соперницу в глазах публики, любившей одинаково обеих актрис.
Из всех гостей не смеялся только один: это был Квинкций Фламиний, сидевший подле Ланассы, — очаровательный юноша с темно-русыми кудрями, перехваченными широким золотым обручем, одетый в богатую пурпурную одежду. Выражение его глубоких, темно-голубых глаз, осененных длинными ресницами, было полно мечтательной меланхолии.
Характер Фламиния был добрый, но слабый и скучливый у Юноша постоянно грустил, уже пресытившись всеми забавами богатства и моды, с трудом отыскивая себе новые диковины. Равнодушно слыша и видя, как его друзья и знакомые чуть не распинаются ради наживы, Фламиний готов был бросить последние деньги, чтоб достать себе что-нибудь удивительное, потешить свои взор, вкус, или слух часа три новым предметом, а потом опять впасть в безвыходную тоску о том, что для него ничто не ново под солнцем. Его душа жаждала себе чего-то дивного, особенного; стремилась к какому-то идеалу, нередко носившемуся пред ним в грезах, но его ум, постоянно отуманенный кутежом и сбиваемый с толка друзьями, не мог разъяснить этих таинственных стремлений души грустного мечтателя.
Давно Фламиний видел
Кто она? как ее имя? на какую девушку или женщину похож образ этого таинственного идеала?
Фламиний думал найти ее в Валерии, любил, надеялся, но Валерия изменила ему. Коварный друг вложил в его руку кинжал; коварный друг привел его неожиданно в покой его жены, ласкавшей другого; коварный друг зажег пламень мести в его добром сердце… Фламиний убил Валерию…
Он думал найти свой идеал в Статилии, любил, надеялся… Статилия оказалась ветреницей, хуже первой жены, расточительницей, хуже своего супруга. Фламиний стал глядеть равнодушно на ее измены и мотовство. Не находя нигде себе точки опоры, он упал в бездну, которой имя — порок.
Но душа идеалиста не удовлетворялась забавами кутежей. Фламиний искал
Бесхарактерный мечтатель был истинным кладом для плутов, учивших его добывать деньги, чтоб немедленно, благополучно переправлять их из его кошельков в свои, разыгрывая с несчастным известную басню о каштанах и обезьяне.
— Что же ты не пьешь, мой Адонис? — спросила Ланасса своего грустного кавалера, глядя на него с томной нежностью.
— Не хочу, моя Венера, — ответил юноша с саркастическим ударением на последнем слове.
— Отчего же?