Над гнездом кукухи

Я много думал о том, что за этим последовало, и пришел к выводу, что это было неизбежно и случилось бы так или иначе — не в тот раз, так позже, — даже если бы мистер Тёркл поднял Макмёрфи и обеих девушек и выпроводил их, как они задумали. Старшая Сестра все равно бы догадалась — может, по одному лицу Билли — и сделала бы то, что сделала, был бы рядом Макмёрфи или нет. И Билли сделал бы то, что сделал, а Макмёрфи услышал бы об этом и вернулся.

Не мог бы не вернуться, потому что где бы он ни был — за столом для покера в Карсон-сити, Рино, или еще где, или все в том же отделении, — он не мог бы позволить Старшей Сестре сделать последний ход и умыть руки. Все равно как если бы заранее подписал договор биться с ней до последнего.

Едва мы начали вставать и ходить по отделению, разговоры о случившемся стали расползаться, словно низовой пожар.

— Кого они впустили? — спрашивали те, кто не был с нами. — Шлюху? В отделение? Господи.

— Мало что впустили, — говорили им другие. — Они устроили настоящую вакханалию. Макмёрфи собирался выпустить ее до того, как придет дневная смена, но проспал.

— Ладно, хорош вешать лапшу на уши.

— Никакую не лапшу. Вот те крест. Я сам там был.

Те, кто там был, стали рассказывать об этом с изумлением и тайной гордостью, вроде той, что испытывают свидетели пожара в гостинице или прорыва плотины, сохраняя серьезную мину на лице, поскольку уровень ущерба был еще неясен, но постепенно серьезность сходила на нет. Стоило Старшей Сестре с ее шебутными санитарами обнаружить что-то новое, например, пустую бутыль из-под сиропа от кашля или штат колясок, стоявших в конце коридора, словно пустые карусели в парке развлечений, как всплывала очередная яркая деталь прошедшей ночи, побуждая тех, кто там был, уснащать свои рассказы новыми подробностями. Черные согнали всех — и хроников, и острых — в дневную палату единым беспокойным скопом. Только двое старых овощей видели на своих постелях, хлопая глазами и вставными челюстями. Все оставались в пижамах и тапках, кроме, Макмёрфи с девушкой: она была одета, не считая туфель и нейлоновых чулок, перекинутых через плечо; а он был в своих черных трусах с белыми китами. Они сидели бок о бок на диване, держась за руки. Девушка задремала на плече у Макмёрфи, и он прислонился к ней головой с довольной сонной улыбкой.

Наша тревожная серьезность против воли уступала место озорной веселости. Когда сестра нашла кучу таблеток, которыми Хардинг посыпал Сифелта с девушкой, мы с трудом сдерживали смех, а когда из бельевой вывели заспанного мистера Тёркла, опутанного сотней ярдов рваной простыни, словно мумию с бодуна, мы уже покатывались со смеху. Старшая Сестра отвечала на наше веселье своей неизменной улыбочкой, но каждый смешок, казалось, повышал в ней градус бешенства, так что она в любой момент могла лопнуть, как мочевой пузырь.

Макмёрфи перекинул одну голую ногу через подлокотник дивана, натянул кепку пониже, защищая покрасневшие глаза от света, и периодически облизывал губы языком, сочившимся сиропом от кашля. Вид у него был больной и ужасно усталый, и он все время прижимал ладони к вискам и зевал, но как бы плохо ему ни было, он держал на лице усмешку и раз-другой даже рассмеялся над какими-то находками Старшей Сестры.

Когда же сестра стала звонить в первый корпус насчет увольнения мистера Тёркла, тот не стал терять время, открыл окно с сеткой, и они вдвоем с Сэнди сделали нам ручкой и припустили по росистой траве, сверкавшей на солнце, спотыкаясь и поскальзываясь.

— Он его не закрыл, — сказал Хардинг Макмёрфи. — Давай. За ними!

Макмёрфи застонал и открыл один глаз, красный как помидор.

— Издеваешься? Да у меня бы в окно голова не пролезла, не то что тело.

— Друг мой, ты, кажется, не вполне сознаешь…

— Хардинг, иди ты к черту со своими речами; все, что я вполне сознаю этим утром, это что я еще пьян. И меня мутит. И между прочим, я думаю, ты тоже еще не протрезвел. Вождь, ты-то как?

Я сказал, что не чувствую носа и щек, если это что-то значит. Макмёрфи кивнул и снова закрыл глаза; он сцепил руки на груди и сполз пониже в кресле, уперев подбородок в грудь. Затем причмокнул и расплылся в улыбке, словно во сне.

— Млин, — сказал он, — да все еще пьяны.

Хардит не унимался. Он продолжал внушать Макмёрфи, что лучше всего ему будет побыстрей одеться и смыться, пока наш старый ангел милосердия звонит врачу, докладывая о ночных бесчинствах, но Макмёрфи твердо был уверен, что нет причин для кипиша — как будто он раньше не бодался с ними?

— Они меня уже ничем не удивят, — сказал он.

Хардинг всплеснул руками и удалился, пророча гибель.

Один из черных увидел, что окно с сеткой не закрыто, быстро сходил в сестринскую будку за большой плоской папкой и принялся водить пальцем по списку, бормоча вслух наши имена и вскидывая на нас глаза. Имена пациентов записаны по алфавиту, только в обратном порядке, чтобы сбивать людей с толку, поэтому до «Б» черный дошел только под конец. Он обвел взглядом дневную палату, не отнимая пальца от последнего имени в списке.