Над гнездом кукушки

Но однажды ночью я проснулся, через несколько ночей после большого собрания, и в палате было ясно и тихо; слышалось только мягкое дыхание людей и шорох хлама под хрупкими ребрами двух старых овощей. Одно окно было поднято, и палату наполнял чистый воздух, такой непривычный на вкус, что я от него захмелел, и мне вдруг захотелось встать и что-то сделать.

Я выскользнул из постели и пошел босиком по холодному полу между кроватями. Я чувствовал ногами пол и удивлялся, сколько раз, сколько тысяч раз я мыл его шваброй и совсем не чувствовал. Это мытье казалось мне каким-то сном, словно я не мог всерьез поверить, что все это продолжалось столько лет. Только холодный линолеум под ногами был реален, только этот миг. Я шел между ребятами, уложенными белыми рядами, словно сугробы, стараясь никого не задеть, и дошел до стены с окнами.

Я подошел к тому окну, у какого штора мягко колыхалась на ветру, и прижался лбом к сетке. Проволока была холодной и жесткой, и я стал катать по ней лицо, прижимаясь то одной щекой, то другой, и принюхиваться к ветру. Я подумал, что скоро осень – до меня доносился кисловато-сладкий запах силоса, словно колокольный звон, – где-то жгли дубовые листья, слишком зеленые, тлевшие ночь напролет.

Я все думал: скоро осень, скоро осень; словно это было что-то небывалое. Осень. Не так давно на этом самом месте была весна, потом лето, а теперь, значит, осень – вот ведь как чудно́.

Я понял, что глаза у меня закрыты. Я закрыл их, когда прислонился лицом к сетке, словно боялся выглянуть наружу. Теперь пришло время открыть их. Я посмотрел в окно и впервые увидел, что больница стоит на природе. Луна висела над самым выгоном, вся в шрамах и ссадинах оттого, что ей пришлось продираться через спутанные ветви низкорослых дубов и земляничных деревьев на горизонте. Луну окружали бледные звезды; чем дальше они находились от этого круга света, в свите огромной луны, тем ярче и смелее горели. Мне вспомнилось, как я заметил то же самое, когда дремал на охоте с папой и дядьями, закутавшись в одеяла, связанные бабушкой, поодаль от взрослых, сидевших на корточках вокруг костра, отхлебывая по очереди из квартовой[22] банки кактусного ликера. Я смотрел, как большая луна, какая бывает над орегонскими прериями, притушила все звезды вокруг. Все смотрел и смотрел, не потускнеет ли луна, не разгорятся ли звезды, пока на щеках у меня не собралась роса, и пришлось натянуть одеяло на голову.

Что-то метнулось по земле под моим окном – по траве протянулась длинная паучья тень – и скрылось за изгородью. Я присмотрелся и увидел, что это беспородный пес, молодой и долговязый – выскользнул из дома посмотреть, что творится в мире после темноты. Он вынюхивал норы сусликов не чтобы разрыть их, а просто понять, чем они там занимаются в такой час. Опускал морду к норе, вскинув зад и махая хвостом, и спешил к следующей. На блестевшей под луной траве оставались следы, точно пятнышки темной краски на глянцевой синеве. Он бегал от норы к норе, не зная, какая лучше, и его обуял такой восторг от всего этого – луны в небе, ночного ветерка, полного запахов, от которых молодые псы шалеют, – что он повалился на спину и стал кататься по траве. Он бился и метался пузом кверху, точно рыба, а когда встал и встряхнулся, брызги разлетелись в лунном свете серебристой чешуей.

Он по-быстрому обнюхал заново все норы, чтобы хорошенько усвоить запахи, и вдруг замер, подняв одну лапу и склонив голову – услышал что-то. Я тоже стал прислушиваться, но ничего не слышал, кроме шороха шторы. Долго прислушивался. И наконец различил высоко в небе далекое гоготание, медленно приближавшееся. Это канадские казарки летели зимовать на юг. Мне вспомнилось, сколько раз я на них охотился, обтирая землю животом в засаде, но так и не убил ни одну казарку.

Я стал всматриваться туда, куда смотрел пес, пытаясь увидеть стаю, но было слишком темно. Гоготание все приближалось, и в какой-то момент стало казаться, что казарки летят прямо через палату, у меня над головой. А потом они пересекли луну – черным, трепещущим вымпелом, с вожаком чуть впереди. Сперва вожак возник один в самом центре луны черным живым крестиком, больше других птиц, а в следующий миг за ним потянулась, растворяясь в небе буквой V, остальная стая.

Я слушал, как они затихают, а потом еще слушал отзвук их гогота у себя в голове. Пес слышал их намного дольше меня. Он все стоял с поднятой лапой, провожая их; не шевельнулся, не залаял. А потом и он перестал их слышать и направился вслед за ними, в сторону шоссе, размашистыми ровными скачками, словно на важную встречу. Я затаил дыхание и слышал, как его большие лапы скачут по траве; потом услышал, как машина набирает скорость из-за поворота. Свет фар озарил подъем и заскользил по дороге. Я смотрел, как пес и машина движутся в одном направлении.