Над горой играет свет

Все трое кивнули, продолжая жевать. Понимали, куда я.

И я оправилась к домику на склоне холма. Папа ждал меня стоя, его широкие плечи, когда-то гордо развернутые, слегка поникли под грузом прожитых лет, темные волосы поседели и поредели. Подошла и тут же крепко обняла. Запах одеколона «Олд спайс», прогревшегося на солнце хлопка, но бурбона я не почуяла. Сегодня никакого бурбона.

— Папа, ты приехал.

— Да.

— А Ребекка?

— Она решила, что это было бы бестактно.

Я кивнула. И вспомнила, как она тогда сидела в машине, ждала, пока мама выставляла Мику.

— Я позвоню ей потом, все расскажу.

— Она будет благодарна.

Я глянула на низину, на мамин дом. Отсюда была видна в окно часть нашей кухни. Мика высунул голову, потом помахал мне. А я ему.

— Пап, а почему ты всегда уходил сюда?

— Отличная панорама. Видишь, сколько всего можно отсюда увидеть.

Действительно, он был прав: всю нашу низину, и холм за ней, и дальние горы.

— Я хочу кое-что тебе показать.

Он направился за угол домика, опустившись на колени, прижал руку к земле.

— Здесь. Я похоронил здесь.

— Пап, о чем ты?

— Я похоронил тут то, что мне выдали в больнице. Это все, что осталось от нашего маленького.

Я не знала, что сказать. Неродившиеся малыши, которых мы с мамой так и не узнали, не держали на руках.

— Мне нужно было найти место для него. Чтобы было куда приходить. Чтобы можно было смотреть отсюда на дом внизу, который словно бы надо мной насмехался.

— Почему мама это сделала?

— Сделала что? — Он все еще смотрел на землю.

— Ничего, папа.

Я видела, как напряглось его лицо, потом разгладилось, потом снова напряглось. Это он позволил себе вспомнить то, что обречен был помнить. Поднявшись с колен, он крепко потер лицо левой рукой.

— Давай спускаться, папа. Ты не против? Я пошлю мальчиков в магазин, и приготовим ужин.

— Так странно, что я здесь, Букашка. Все время спотыкаюсь, заваливаюсь назад, будто меня качает.

— Неужели не процитируешь мне Шекспира, а, пап?

— Что-то нет нынче настроения.

Взяв папу за руку, я помогаю ему спускаться.

И вот он снова, мамин дом, затягивает папу внутрь, и меня тоже.

За ужином (тушеные цыплята с картофельным пюре) мы все почти не разговариваем. Незримые призраки вьются и клубятся рядом, к тому же все устали, всех переполняют чувства, они выматывают как ничто другое. Странно, мы снова за одним столом, а мамы нет. Странно это, и горько, я, как в детстве, мечтаю о том, что никогда не сбудется.

После ужина все разбредаются, ищут местечко для ночлега. Папа отчалил в город, в гостиницу, сказал, что приедет пораньше. На ночь остаться не рискнул. Призраки.

Укрывшись бабушкиным одеялом, надеюсь, что бабушка придет ко мне. Хочется, чтобы кто-то приласкал, погладил, как маленькую. Я ждала-ждала, так и уснула, без нее.

Утром я встала рано, солнце светило еще с ленцой. Мика и Энди спали на своих кроватях с «ковбойскими мотивами», длинные ноги торчали наружу, кровати-то подростковые. Бобби спал на диване в гостиной, с большим комфортом, чем братья.

Поставив кипятить воду, я подошла к окну. Гэри с миссис Мендель были в саду. Я помахала ей, но она меня не видела. Зато помахал Гэри. Хотелось крикнуть: «Это я не вам, а миссис Анне Мендель».

С ней мы встретимся на поминках, я крепко ее обниму. Она уже горбится, двигается медленно и осторожно. Ходит с палочкой, носит ортопедические туфли из толстой кожи и лечебные плотные чулки. Но живет и будет жить. Я рассмеялась, вспомнив, какой старой она казалась мне в детстве. А ведь была моложе меня теперешней.

Приготовив себе кофе, я проскальзываю мимо спящего Бобби, открываю заднюю сетчатую дверь, в утренней тишине ее скрежет кажется очень громким. Иду к клену и усаживаюсь. Сижу, наслаждаюсь кофе. Сижу тут дни, месяцы, годы. Солнце уже греет в полную силу. Не поднимаюсь даже тогда, когда слышу, как подкатывает машина, потом еще одна. Прислонившись спиной к клену, я пью обжигающий сладкий кофе, все остальное не важно. Снова хлопает задняя дверь, и ко мне галопом несется моя дочь, совсем как Фионадала. Кричит:

— Ма-а-ам, ты чего? С тобой все нормально?

Я смеюсь, я на седьмом небе от счастья. Я стискиваю ее в объятиях. От нее замечательно пахнет, наверное, туалетной водой от «Жан Нат».

— А я думала, ты не сможешь вырваться.

— Я звонила тебе на мобильник, сказать, что все-таки смогу приехать. А ты не отвечала. Почему ты вечно не отвечаешь на звонки мобильного? — спрашивает она. — Хорошо, я дозвонилась дяде Ионе, он и забрал меня из аэропорта. И сюда я с ними приехала, с дядей Ионой и тетей Билли. — Она откинула назад волосы. — Тете Билли больше не полагается сидеть за рулем, так они всю дорогу ругались по этому поводу. Тетя возмущалась, что для мужчин никаких запретов, до самой смерти, а женщинам приходится отвоевывать каждую пядь, куда ни сунься. — Она рассмеялась.

Я тоже рассмеялась, но ровесницам моей мамы запреты действительно портили жизнь, это сейчас все стало проще.

Эйдин жадно втянула воздух.

— Как хорошо тут пахнет. И как красиво.

— Да, очень.

— Мам, я голодная.