Над горой играет свет

Через неделю папа нарушил свое обещание. Началось с того, что он сказал: вернусь пораньше и мы все вместе поужинаем. Пока я и братья ели макароны с сыром и сосисками, мама налила себе первый бокал. Второй она налила на стадии мороженого. И допила его в тот момент, когда дорожку наконец высветили фары подъехавшей машины.

Папа вошел в кухню, мама сказала:

— Я рада, что ты все-таки добрался до дому, Фредерик.

— Кто же сомневался, Кэти.

— Ты обещал детям приехать пораньше.

— Возникла одна неувязка, пришлось срочно улаживать.

— Могу себе представить.

— Вряд ли можешь, ты же не работаешь, верно?

Мама крепко стиснула губы, они почти не шевелились, когда она приказала:

— Дети, марш играть к себе в комнату.

Братья послушно убрались к себе, а я побежала в гостиную к телику. Там Лэсси лаяла на Тимми, пытаясь рассказать ему, что это другая колли убила нескольких цыплят и кошку, что она ни при чем. Лэсси я обожала. Мне безумно хотелось крепко-прекрепко обнять ее за шею, а потом гладить и гладить длинную шелковистую шерсть и чтобы Лэсси доверчиво сидела рядом с гордым и довольным видом. Все экранные недоразумения были остроумно преодолены. Я ликовала и млела от счастья, увидев, как мама Тимми сначала стиснула в объятиях Лэсси, а потом и сына.

Мама Тимми говорила ему что-то очень хорошее, но вдруг она будто бы заговорила голосом моей мамы, очень-очень громко:

— …Тогда почему от тебя пахнет, как от женщины?

— Тебе вечно что-нибудь кажется.

— Та-а-ак. Значит, мне кажется, что ты в последнее время постоянно задерживаешься? А эти грошовые духи, которыми я точно не стала бы душиться? Какое уж тут кажется.

Папа вбежал в гостиную.

— Букашка, иди к себе. Сейчас же.

Я влетела в свою комнату и рухнула на кровать, уткнувшись лицом в одеяло бабушки Фейт. Доругиваться мама и папа отправились в свою спальню.

Они плотно захлопнули дверь, как будто это могло заглушить их вопли.

Братья тоже пришли ко мне. В моей спаленке не было гардероба, зато имелся классный шкафчик из кедра и стеклянный «фонарь» в потолке, я им гордилась, такого не было больше ни у кого. Раньше в этом доме жила старушка, которая называла комнату «чайной гостиной», хотя в гости к ней никто не приходил.

Энди рыдал и шмыгал носом, Мика взял его за руку и начал забалтывать: «Над горой играет свет, на горе синеет лес, там сурок на ветку влез, сурок-лежебок перегрыз сучок и на землю — прыг-скок!» Услышав это, Энди всегда начинал хохотать. Мика легонько его подбросил, я подхватила. Вытерла зареванную рожицу краем рубашки.

— Как вы насчет холодненького «Кул-эйда» с крекерами? — спросил Мика.

Энди тут же деловито закивал.

Приоткрыв дверь, Мика выглянул в коридор, потом обернулся и состроил гримасу.

— Они там снова бузят.

Мика принес угощение, поставил поднос на одеяло. Что могло быть лучше пикника на кровати? Все-таки это были хорошие деньки, несмотря на скандалы и ссоры. Мы грызли крекеры и пили фруктовое пойло, намешанное из остатков порошка «Кул-эйд». Приглушенные крики в родительской спальне в конце концов прекратились, и настала тишина.

ГЛАВА 5. Волнующе-загадочная 1964

В церкви я никогда не была, даже на Рождество, когда Муся-Буся отправляется туда петь Иисусу песню «С днем рожденья тебя», она нам про это рассказывала. Муся-Буся прислала детскую Библию в картинках. Там были нарисованы Иисус и мама Иисуса и рядом с ними много дяденек с нимбами на голове. Была картинка с распятым Иисусом, видно было, что ему очень больно. Я не понимала, зачем его папе понадобилось, чтобы сына развесили на кресте. Библейские притчи были интересными, но Боженька оказался очень злым, любил всех карать даже за ерунду. Иисус, решила я тогда, гораздо симпатичнее Бога, он был добрым и почти таким же красивым, как мой папа.

Мама считала, что Бог никогда не делает никому ничего хорошего, и поэтому верить в него — напрасная трата сил. Но бабушка ругала исключительно какого-то Сатану.

Мама говорила по этому поводу:

— Муся-Буся боится, что ей не удастся проскочить в небеса верхом на луче света, что она понесется в тартарары на Сатане, вцепившись в фалды его фрака.

Модное платье отчасти примирило маму с религией. Приложив обновку к фигуре, мама улыбалась, но как! Рот до ушей, хоть завязочки пришей.

— Мы идем в церковь! — распорядилась она.

Мы все оторопели, не зная, что сказать.

— Что молчите? Языки проглотили?

— Кэти, откуда вдруг такая набожность? — спросил папа.

— Хочу, чтобы больше людей увидели мое чудесное новое платье. Церковь вполне подходящее для этого место, не хуже любого другого.

Она кокетливо покружилась, будто была уже в платье, она знала, что оно здорово ей пойдет.

— Бастор сказал, что в церкви скучища, — сообщил Мика, слизывая с угла рта ореховое масло. — Он сказал, что там будут доставать тебя перед всей толпой, пока не скажешь, что любишь Иисуса.

Бастор был лучшим другом Мики, он жил ниже по дороге, далековато от нас.

— А вот и нетушки, все ты врешь, — встряла я.

— Я люблю дядю Исуса, — заявил Энди.