Над горой играет свет

— Роскошная конюшня при роскошном доме, роскошная мама, которая следит за тем, чтобы все всегда было роскошным. Как же я ненавидела старый домишко для рабов и все то, что он олицетворял! А мама считала его колоритным. Колоритным! — Она произнесла это слово скрипучим голосом. — Не могу простить ей смерти Леоны. Бедняжка пахала как лошадь. А мама называла ее не иначе как «прислуга». Но я всегда считала Леону своей подружкой.

— Леона мне понравилась.

— Я любила ее. — И она так резко перевернула страницу, что даже слегка ее надорвала.

На толстом альбомном листке было всего две фотографии. Рыжая девчушка держит на руках младенца. На второй другая девчушка, с каштановыми волосами.

— О! — вырвалось у Ребекки, рот страдальчески приоткрылся, а глаза широко распахнулись и уже не отрывались от увиденного.

Я узнала взгляд рыжей девчушки с фото. Ребекка хотела снова перевернуть страницу, но я ей не позволила:

— Подожди. А кто это?

Ребекка долго молчала. А когда заговорила, голос не желал ее слушаться.

— Это я, на руках у меня мой братик. А девочка — моя сестра.

— У тебя есть брат и сестра?

— Есть. Только они не сумели выжить.

— Не сумели?

Она резко выдохнула.

— А что с ними случилось? — Я с ужасом вспомнила, как недавно брякнула, что хочу иногда быть единственным ребенком. Только бы ничего не случилось с братьями!

— Они лежат рядышком, под маленьким холмиком. Их звали… зовут… Лоуренс и Мария. — Ребекка глотнула молока. — Лоуренс прожил две недели. А Мария родилась на пять лет раньше меня. Я никогда ее не видела, только на фотографиях. — Она тронула пальцем карточку с Марией, обнимавшей крольчонка. У нее были смешные каштановые хвостики, пухлые щеки и большие карие глаза. — Похожа на фарфоровую куклу, да? Умерла в три годика.

Я смотрела и смотрела на девочку, невозможно было представить, что может чувствовать такой маленький человечек, обреченный на смерть.

— А почему они умерли? — спросила я почти шепотом.

Ребекка отвела глаза.

— Наверное, какой-то генетический сбой. У мамы моей тоже когда-то умер брат. — Она снова посмотрела на фото. — После смерти Марии мама решила больше не иметь детей. Но появилась я, случайно. — Она потерла лоб. — В детстве я много болела, однако потом ничего, окрепла. Папа хотел, чтобы у меня был кто-то родной, а мама боялась рисковать. Наверное, он убедил ее, что все будет нормально, ведь я жива и здорова. — Она погладила личико сестры. — Но Лоуренс тоже умер, мама так и не простила отца. И меня.

— А тебя за что? Ты же ни в чем не виновата. — Я вспомнила кислую физиономию Виктории Паттерсон.

— Кто знает? Может, в чем-то и виновата. Лоуренс появился только потому, что я осталась жива. Выходит, из-за меня они снова испытали этот ужас, потерю ребенка. Они подумали, что больше бояться нечего, и зря, ведь вот что потом случилось.

— Ничего не понимаю.

Она пожала плечами, потом посмотрела мне в глаза.

— Поэтому я так долго не говорила про то, что жду Бобби, лапуля. Боялась сглазить. Так вот порадуешься своему счастью, а его раз — и отберут. Я и подумала: буду делать вид, что ничего особенного не произошло, глядишь, и обойдется. Как ты считаешь, был в этом какой-то смысл?

Я молча кивнула. Еще какой…

Посмотрев на себя с братом, она на миг стиснула пальцами ноздри.

— Как давно это было.

— Ты знала, что Лоуренс очень болен? Поэтому у тебя тут такой грустный вид?

— Он тут уже мертвый. Мама очень хотела такую фотографию.

Ребекка поспешно перевернула страницу.

А если бы меня заставили позировать перед аппаратом с мертвым братиком на руках? Представив, что пришлось испытать Ребекке, я вся похолодела. Меня бил озноб, к горлу подступили рыдания.

И тут она сказала, очень спокойно:

— Он был очень тяжелым. Мне пришлось совсем чуть-чуть его подержать. Помню, я тогда очень была удивлена. Ведь раз душа его улетела, значит, он должен был стать легче, а не стал…

— Может быть, это души придают нам легкости?

— Что ж, по-моему, ты очень умная девочка. — Она откусила кусочек печенья, прожевала, потом продолжила: — Понять не могу, зачем маме понадобилась такая фотография и почему я сама храню ее все эти годы.

— Наверное, потому, что это единственное фото твоего братика? — спросила я и сунула в рот остаток своего печенья.

— Да, скорее всего. — Ребекка допила молоко. — Когда родился Бобби, я постоянно боялась, что с ним что-то случится, потому и перешла на неполную рабочую неделю. Страшно вспомнить, как я тогда нервничала, а еще страшнее представить, что Бобби мог у нас вообще не появиться.

— Но теперь с ним все нормально? — У меня свело от страха живот. — Он ведь никуда… не денется?

— Не волнуйся, лапуля. Теперь все хорошо. Он окреп, как я когда-то. — Она прикоснулась к моему плечу. — Когда приехал твой брат, потом ты, потом Энди, я каждый раз паниковала. Вдруг не смогу стать вам нормальной матерью? Ты же помнишь сказки про злых мачех? — Она скрючила пальцы и зловеще рассмеялась, будто ведьма из какого-нибудь мультика.

— Ты совсем не такая.