Над Кабулом чужие звезды

«Брать с собой восьмимесячного ребенка в Кабул? Вы сумасшедшие», — говорили в Москве. Но первое, что бросалось в глаза на территории жилого городка посольства, были коляски с детьми. Некоторые из дипломатов приезжали сюда даже с внуками. Дети преспокойно играли и рядом с домом в Старом микрорайоне, где под охраной афганских и роты советских солдат жили военные советники. Отсюда каждое утро увозил в посольскую школу, а потом привозил обратно детей постарше желтый автобус с бронированными окнами. Автобус сопровождали двое солдат в бронежилетах и по очереди кто-то из вооруженных автоматами гражданских пап, многие из которых даже не знали толком, как из этих автоматов стрелять. А в клубе, расположенном в том же микрорайоне, крутили по вечерам кино, днем работали кружки рисования, пения, английского языка. А на новогоднем утреннике, который устраивали в посольстве, были и Дед Мороз, и Снегурочка, и привезенная на самолете из Москвы елка.

И никто не ахал и не охал от ужаса, глядя друг на друга в Кабуле: обычная, ежедневная жизнь тысяч гражданских людей шла параллельно с войной, едва соприкасаясь с ней. Наоборот, все улыбались, читая афганские репортажи приезжавших из Москвы коллег по перу, которым на каждом шагу мерещились опасности и душманы. Ведь даже та коллегиня, написавшая в «Комсомольской правде» о том, как ее охраняли от душманов «автоматчики», как опасно жить в этом городе, — была у нас в гостях и общалась с Макаром, который учился ходить в «этом ужасном Кабуле», и произнес здесь первое осмысленное слово. Правда, им было нечто, напоминающее слово «солдат», и он сразу усвоил, что автомат есть и у него, и у папы, но что со своим, пластмассовым, он может играть, когда хочет, а папин, настоящий, нельзя трогать без разрешения. Но в то же время у него были свои отношения и с солдатом-афганцем, маячившим перед подъездом, и с соседскими ребятишками, которые приносили ему упавшие с балкона игрушки и получали от него в награду за это конфеты. И даже с дуканщиком, которому он самостоятельно протягивал монету, чтобы получить пластинку жевательной резинки.

Что и говорить, все это не было похоже на сладкую жизнь в зарубежье, какой она представляется обычно. Из молочного порошка сначала делалось само молоко, затем оно превращалось в простоквашу, и только потом становилось творогом, которого нет в Афганистане. Виноград, зелень и все остальное часами вымачивалось в уксусе или марганцовке, а для приготовления супа использовалась вода, которую заранее кипятили и отстаивали, чтобы отделить солевой осадок. А каждый летевший в Кабул командированный вез не селедку и черный хлеб, как обычно советским, работающим за границей, а все тот же творог, сыр и вареную колбасу, которая почему-то считалась особым деликатесом. И в каждом доме была керосинка или примус, на которых варили детские каши, потому что частенько целыми днями не бывало света, а стирка устраивалась в те два дня в неделю, когда из труб бежала горячая вода.

Конечно, кое-какую поправку на войну все же приходилось делать. Я бросался по ночам, когда начинался обстрел, в комнату сына и вставал спиной к окну, загораживая его от возможных осколков. Мы торопились вернуться домой с наступлением сумерек, а дверь открывали только на три звонка — условный знак для всех живших в городе «шурави», который был наверняка известен и всей действующей в Кабуле агентуре оппозиции. И тяжко было на душе в командировках, особенно этой весной, когда я на семнадцать дней застрял в Панджшере и каждый вечер пытался связаться по рации с дежурным по штабу армии, чтобы он перезвонил по городскому телефону в корпункт, но телефон в корпункте был отключен, и я извелся от неизвестности и тревоги за своих, которые оставались одни. Правда, в нашем доме жили еще три советские семьи, и все же. И все же не шла из головы история о том, как годовалый сын рассек губу, но медсестра, которая дежурила в тот день в доме военных советников, порекомендовала мне обратиться в посольскую поликлинику: «Вы к нам не относитесь». И попросила не «капать кровью вашего ребенка». И в Афганистане, и в Москве мы ведь все те же.

Ну а теперь в Кабуле эвакуация всего советского женско-детского населения. И к лучшему. Не только им, всем нам здесь давно уже нечего делать.

В прошлый отпуск в Москве, когда начался салют в честь очередного праздника, сын в страхе бросился ко мне: «Папа, это стреляют враги?»

* * *

После того как ушли к советской границе первые полки из Джелалабада, предчувствие исхода всей этой эпопеи уже витает в воздухе и каким-то неуловимым образом отражается на поведении людей. Гражданских и военных. И «полувоенных», вроде меня. Шутка о том, кто на каком ряду будет сидеть среди обвиняемых на «Кабульском процессе» (по аналогии с Нюрнбергским), — любимая в этом месяце в 40-й армии.

А вчера заглянул в корпункт знакомый старший лейтенант:

— Хочешь правду про Афган? Собираюсь купить себе заменщика. Все просто: деньги на бочку, и домой раньше срока. На два месяца. Плата по твердой таксе.