Над Кабулом чужие звезды

Его можно осудить. Или лучше поплакать над его цинковым гробом?

Впрочем, в Кабуле нет никаких видимых перемен. Все идет своим чередом, не хуже и не лучше, чем три года назад. Все так же действует при посольстве, например, совет по лекторской пропаганде, в коем я состою. Мои подшефные коллективы: ветеринары, мелиораторы, геологи и кто-то там еще. Председатель совета просит сейчас особенно тщательно контролировать периодичность и качество читаемых мной лекций в системе политической учебы.

Лекции — это как раз то самое, чего сейчас не хватает всем нам в Кабуле!

Май 1988 г.

Днем караваны не ходят

Когда Он решит какое-нибудь дело, Он говорит ему: «Будь!» И оно бывает.

Коран

Караван ждали две ночи и два дня. Днем было особенно тяжело. Лежали над самым перевалом на горячих камнях, обливаясь потом. Считали каждый глоток воды. Три фляги на брата — минимум, который не даст погибнуть от жажды, не даст высохнуть от этой проклятой жары. Все остальное в рюкзаке — боекомплект. Его чем больше, тем лучше. При благоприятном стечении обстоятельств опытному обстрелянному бойцу хватит нескольких магазинов и пары гранат, но, может статься, на счету будет каждый патрон. Поэтому меньше воды, больше гранат и патронов.

Днем старались спать. После полудня невысокие бойницы, сложенные из камней, давали узкую полосу тени, куда можно было спрятать голову. Все остальное — нельзя. Встать, размять затекшее тело, курить, говорить — нельзя. Мочились поэтому тоже лежа. Обнаружить себя — значит провалить операцию. А упустить караван легче легкого: враг опытен и хитер. Возможно, его разведка уже разглядывает перевал с соседней вершины, готовая предупредить об опасности. Возможно, чабан, прогнавший мимо них через перевал отару овец, — связник. Если заметил засаду, если оставил условный знак на тропе, караван выберет другой путь. И тогда оружие, которое переправляют мятежники, доставят по назначению. И оно будет стрелять. В тебя ли, в твоего ли товарища, в незнакомого ли тебе человека — неважно. Они должны остановить караван, за этим здесь. И пройти он должен ночью как раз через этот перевал, чтобы днем отсидеться в заброшенном кишлаке, который виднеется неподалеку. Днем караваны не ходят.

Третья ночь выдалась, как в кино. Луну закрыли облака, темнота полнейшая, тишина гробовая, только слышно, как шарит по ущелью ветер да изредка подвывают шакалы. Самая что ни на есть «караванная» выдалась ночь. И точно: после полуночи зацокали по камням копыта.

— «Духи», товарищ прапорщик! — зашептал боец в самое ухо Арчакову.

— Радист, передай «Ландышу»: есть караван, — отозвался он. — Огонь — по моей команде.

…Знаю Арчакова уже давно. Познакомились, как здесь принято говорить, «на боевых». Во время тяжелой кровопролитной операции в провинции Вардак, когда наши части, несмотря на поддержку артиллерии и авиации, не смогли захватить крупную базу вооруженной оппозиции в районе Джалеза — настолько плотной была там оборона противника. Рота специального назначения действовала тогда на ничейной полосе, в кишлачной зоне, только вчера покинутой мятежниками. Основные их силы уже оттянулись выше по течению реки, оставив охрану у складов с оружием, которое не смогли унести. Обнаружить и обезвредить эти склады — такой была задача роты специального назначения.

Было видно: Саша Арчаков занят делом, которое ему по душе. Невысокий, плотно сбитый, с буграми стальных бицепсов, старший прапорщик напоминал пружину, готовую разжаться в секунду опасности. Ни одного лишнего движения. Ни одного лишнего слова. «Азартен, отчаянно бесстрашен», — подумал я тогда, шагая в цепочке разведчиков из арчаковской группы, которая быстро и бесшумно продвигалась сквозь узкие лабиринты глиняных кишлачных улиц.

Так оно, в общем, и есть. В роте каждый знает: наорать, вспылить в ответ на чью-то нерасторопность — это Арчаков может. Характер у него — не сахар. Но спрятаться за спину солдата — никогда. Потому и идут за ним бойцы, как за танковой броней.

— А в моих ребятах я уверен, как в себе, — сказал мне он. — С ними хоть к черту на рога.

…Тот бой на перевале был коротким. Кое-кто из тех, кто шел в караване, даже не успел сорвать с плеча автомат. Когда погасла последняя осветительная ракета, на перевале стало тихо. Это жутковатая тишина, когда слышно, как колотится сердце, еще не остывшее от боя. Когда не знаешь, разбит ли враг или затаился в ожидании твоей ошибки, любого шороха, звука. Теперь обе стороны на равных, рассудить их сможет лишь нескорый еще рассвет. Теперь даже дышать нужно так, чтобы не услышал лежащий рядом товарищ. Цена этой выдержки — жизнь. Лежи и слушай тишину.

Они услышали: на караванной тропе громко заплакал ребенок. Долгим жалобным плачем, который переворачивал душу.

«Такого не бывает, — сказал себе Арчаков. — Это слуховая галлюцинация. Должно быть, у меня сдают нервы».

Ребенок продолжал плакать.