Над кем не властно время (СИ)

Крышу пятиэтажки, где жили родители Зои, было видно с платформы метро. Идти было недолго, и вскоре Максим оказался на детской площадке во дворе дома. Как и в предыдущий раз, он занял наблюдательную позицию на скамейке, расположенной таким образом, что от прямого обзора с квартиры Варшавских ее скрывали ствол клена и горка, по которой время от времени с криком съезжал какой-нибудь ребенок. Другие дети копошились в песочнице.

Если бы кто-нибудь из родителей Зои выглянул в окно, ему едва ли пришло бы в голову искать знакомого юношу среди колясок и беседующих мам, которые стояли, сидели на скамейках, прохаживались, раскачивали своих чад на качелях, наставляли детей, вынимали их из песочницы или, наоборот, направляли их к ней. Тем более, что Максим надел кепку и большие темные очки, чего он никогда не делал.

Максим не мог объяснить самому себе, зачем он уже в третий раз приезжает сюда и проводит здесь не менее часа, наблюдая за знакомыми с детства окнами на втором этаже, из которых он и Зоя когда-то пускали мыльные пузыри, переговариваясь по детскому телефону о драмах в обитавшем на газоне кошачьем клане. Один раз из дома вышел дядя Стасик, Станислав Янович. Максим натянул кепку как можно ниже на лоб, но Зоин отец быстро удалился в сторону Первомайской улицы, даже не взглянув на детскую площадку. Возможно, ему вообще не хотелось смотреть туда, где когда-то лепила куличи из песка его маленькая дочь.

Окна, на которые поглядывал Максим, безмолвствовали. Они могли натолкнуть его на какое-нибудь полустертое воспоминание, но не в их силах было ответить на вопрос, что же хотела рассказать ему Зоя перед своей гибелью. Этот вопрос донимал мальчика, вместе с чувством вины за то, что он не откликнулся тогда на ее призыв. Чем же хотела она поделиться с Максимом? Очередными любовными переживаниями? Открыть имя своего возлюбленного? Посоветоваться о чем-то? Попросить Максима удержать ее от шага в бездну?

Вспомнилась висящая у Николая Ивановича Дымова картина, где была изображена древнегреческая поэтесса, шагающая в пропасть и в то же время глядящая в небо.

Только сейчас, когда подруги его детских игр больше не было среди живых, Максим запоздало узнал, что само ее имя означало на древнегреческом языке жизнь. Он случайно прочитал об этом в отрывном календаре. Куда же так внезапно и так рано ушла Зоя-Жизнь? В небытие? В иную форму существования?

Возникло желание покинуть свое укрытие, войти в дом, позвонить в дверь знакомой квартиры, навестить родителей Зои. Может быть, они знали что-то, чего не знал он сам?

Но пыл Максима тут же охладил возможный диалог, который он себе вообразил: "Тетя Маша, вы не знаете, что мучило Зою в последние дни перед трагедией?" - "Почему ты спрашиваешь?" - "Понимаете, она звонила мне в тот день, просила приехать, говорила, что ей срочно нужно мне что-то рассказать, что это вопрос жизни и смерти...!" - "Погоди, Максик, но ведь ты к нам тогда не приезжал!" - "Видите ли, тетя Маша, я не согласился приехать, потому что хотел весело провести время с девушкой, которая мне тогда нравилась"...

По случаю очередной полосы изматывающего, почти средиземноморского зноя, который время от времени накрывает Москву в летние месяцы, окна во всем доме были распахнуты настежь. В одной из квартир играла на полную громкость пластинка, и со двора был отчетливо слышен взволнованный переливчатый дискант Робертино Лоретти, сопровождаемый столь же звонким тремоло мандолин. Видимо, пластинку запустил какой-то любитель и хранитель старинных записей. Она была чрезвычайно популярна в дни, когда Максим ходил в садик. Он помнил, как ее постоянно заводили и у него дома, и у Зои.

"Джама-а-а-ай-ка!", "Papagal-papagal-papagallo"...

Как причудлива память! Почему хранились в ней ничего не говорящие Максиму слова песен, которые когда-то пел маленький итальянский вундеркинд, но не мог он припомнить столь же невнятного для него, совсем недавно услышанного названия станции метро? Почему помнил Максим детство какого-то Али, сына Дауда и внука Ибрагима, но ничего не знал о том, как сложилась дальнейшая судьба этого мусульманского мальчика?

Когда в воображении Максима впервые стали возникать картины детства Али - город, лепящийся на холмах, возвышающаяся над городскими кварталами огромная цитадель эмиров, восточный базар, пальмы, оливы, шумная толпа в колоритных одеждах, - он сначала решил, что воображению предстали съемки фильма о жизни где-то в Средней Азии. Лишь постепенно, вникая в смысл воспоминаний, стал Максим осознавать, как далеко от него во времени находилось пространство этих настойчивых образов.

Робертино замолчал. Раздались позывные радио.

- Уже три, - заметила одна из мам, взглянув на часы.

- Значит, в Петропавловске-Камчатском сейчас полночь, - отозвалась другая.

Последнее слово она произнесла с интонацией дикторши радио.

- Там всегда полночь, - сказала первая, и обе рассмеялись.